бережно удерживающая мою, голодные глаза напарника, полёт мыслей, слишком перемешанных, чтобы назваться его или моими. Ночью вампир выпил кровь и мужчины, и женщины, а, может быть даже, нескольких мужчин и нескольких женщин, хотя бы и по глотку забирая у каждого. Так он смог выучить танцы со всех возможных сторон, узнать, как танцуют кавалеры и чему стоит учить даму. Он вложил в меня больше, чем просто движения, он вложил в меня самое полное понимание танцев, которое другие люди приобретают с раннего детства или не приобретают вовсе. И, проделав всю эту огромную работу — я ведь знала, как он не любил (как и все молодые вампиры) пить кровь представителей своего пола! — он пошёл ко мне, чтобы высказать своё мнение о моём поведении. Как это похоже на мужчин.
Поморщившись, я потрогала укушенную шею. Ранки не было. Слава богу, ранки не было! Тут же подумалось, что это скорее проклятие, а не привилегия: ведь только постоянно подвергающаяся воздействию не-мёртвых (и, в первую очередь — укусам) жертва могла так быстро излечиваться, как я. Ничего здорового и правильного в этом не было. Успокоившись в отношении самой страшной улики против себя (подумать страшно, если бы «устрицы» заметили шрамы на шее!), я собиралась уж было ощупать пространство вокруг себя, чтобы определить своё место нахождение, как вдруг послышались быстрые, семенящие шаги, какими в Острихе ходит только прислуга, звук отдёргиваемых штор, и вокруг меня стало светлее. Сделалось ясно: сочетание плотного полога, задёрнутого вокруг моей кровати и плотных штор на окнах создали ощущение полной темноты, тогда как на дворе уже совсем светло. Я отдёрнула полог, увидела знакомую комнату в доме синдика, узнала служанку и попросила её принести воды для умывания. Как глупо! Мне стоило сразу же разобраться в происходящем, а, точнее, в том, что ничего, собственно, и не происходило, просто утро, и знатная барышня просыпается в своей постели в доме своих друзей. Не более.
Как я очутилась в своей постели, вспоминалось, но смутно. Шёпот, поцелуи, губы, ставшие горячими, прощание, а после напоминающее сон восхождение по лестнице. Кажется, до комнаты я добралась в том же трансе, в котором когда-то пришла к напарнику, окружённому врагами в доме Таспов. В том же трансе разделась и улеглась в постель, не думая буквально ни о чём. Беренгарий наверняка считает своё поведение проявлением заботы!
Едва я оделась, и служанка покинула мою комнату, снаружи раздался голос Дрона Перте, задавшего короткий вопрос горничной, а после дверь распахнулась, и сын синдика собственной персоной вошёл в комнату. Вид у него был не более дружелюбный, чем у моего напарника в закоулке.
— Доброе утро, сударыня, — холодно поздоровался он. — Как вам спалось этой ночью?
— Доброе утро, сударь, — ответила я, недоумевая, чем заслужила подобное обращение. Пусть на словах авантюрист был вежлив, тон его звучал как оскорбление. — Благодарю вас за заботу, прекрасно.
— Да? — с непонятной для меня насмешкой отозвался Дрон Перте. — Вид у вас, боюсь, не слишком здоровый.
— Разве, сударь? — искренне удивилась я. Дрон Перте сделал приглашающий жест, подзывая меня встать рядом с собой напротив зеркала. Я подошла и послушно посмотрела на своё отражение. Ничего особенного я там не увидела, во всяком случае, ничего такого, к чему следовало привлекать внимание. Немного побледнели загоревшие было щёки, покраснели глаза, лицо казалось несколько похудевшим. Обычный мой вид с тех самых пор, как мне перестали перешивать старые платья, удлиняя их или вставляя в бока клинья, иными словами, с тех пор, как я окончательно выросла.
— Посмотрите только на себя, — скорбно произнёс Дрон Перте, самым бесцеремонным образом взяв меня за подбородок и повернув перед зеркалом.
— Уберите ваши руки, сударь! — немедленно возмутилась я и отпрянула назад. Авантюрист хмыкнул.
— Ладно, сударыня, к делу! — резко произнёс он. — Вы видели его?
У меня замерло сердце. Даже забавно, что я так сильно привыкла к удачам своих ночных вылазок, что не сразу поняла намёки сына синдика на свой внешний вид.
— Кого его, сударь? — пробормотала я, отводя взгляд при виде плохо сдерживаемого бешенства собеседника.
— Перестаньте, Ивона! — шёпотом потребовал Дрон Перте и ударил кулаком в свою раскрытую ладонь. — Прекратите играть со мной, не стройте дурочку! Мне всё известно!
— Сударь? — осторожно спросила я, чувствуя себя более чем неловко.
— Опять проверка, хозяюшка? — чуть ли не прошипел Дрон Перте, удивительно напомнив интонациями ночной разговор с вампиром. — Извольте, я услышал ночью скрип засова внизу, и заглянул в вашу комнату. Постель была пуста и едва смята, на полу раскиданы вещи. Дверь на улицу открыта, а ведь вы обещали, сударыня, предупреждать меня перед ночными прогулками.
Опустив голову, я пробормотала что-то вроде извинения, но сын синдика не слушал меня.
— Я ждал вас всю ночь, Ивона, вы вернулись перед самым рассветом. Раскрасневшаяся, с припухшими губами и остановившимся взглядом, — с отвращением продолжал Дрон. — И бледная как сама смерть! Вы не ответили мне, когда я вас окликнул, вы прошли мимо меня, когда я встал у вас на пути. Как вы можете это объяснить?
— Я вас не заметила, — произнесла очевидное я, и Дрон Перте разозлился ещё больше прежнего. — И, сударь, мы с вами не женаты, вы не имеете права требовать у меня отчёта о том, как я провожу свои ночи, не говоря уже о том, чтобы выслеживать меня.
Сын синдика слегка опешил, подобный ответ не был тем, что обычно ожидаешь от жительницы Дейстрии, так обычно говорят острийки.
— Но вы живёте в моём доме! — возразил мне Дрон, но тут же взял себя в руки и первый прекратил бессмысленную перепалку. — Впрочем, вы правы, сударыня, это не имеет значения. Однако я хотел бы получить ответ на свой вопрос — вы видели вашего хозяина?
— Напарника, сударь, — педантично поправила я. Дрон Перте отмахнулся. Под его выжидающим взглядом мне было до невозможности неуютно, и я решила признаться. В конце концов, этот человек просил моей руки и заслуживает ответов хотя бы на самые простые вопросы. — Хорошо, сударь. Я видела его, вы ведь и сами догадались.
— Он пил вашу кровь? — по-дейстрийски, нервно и зло прошептал Дрон, подойдя ко мне так близко, что его дыхание щекотало мне ухо. — Отвечайте, сударыня! Он делал эту каждую ночь, которую вы проводили вне дома? Что он ещё делал с вами? Отвечайте!
— О чём вы, сударь? — искренне удивилась я.
— Вы вернулись только к рассвету, — напомнил Дрон Перте, — ваша одежда была в таком беспорядке, что не только на вашей родине, но и у нас это сочли бы предосудительным. Вы были вся красная, и губы… Словно всю ночь с кем-то целовались… и не только целовались. Неужто не помните, сударыня?
Быстро подняв глаза на своё отражение, я увидела, как краска стыда стремительно заливает моё лицо, шею и плечи. Напарник, отведав моей крови, не отпустил меня спать, а принялся целовать — в губы, в лицо, в шею и плечи и, как я теперь помнила, я отвечала ему, совершенно забыв себя и всякие представления о благопристойности. Он говорил мне… о чём-то важном, что касалось только нас двоих, я шептала бессмысленные клятвы, полностью веря в каждое слово, и снова целовала его лицо и худые руки… расстались мы не раньше, чем Мастер напомнил о приближающемся рассвете. Силы небесные, не могу поверить, что всё это происходило со мной!
— Во всяком случае, это касается только меня, сударь, — прошептала я, опуская глаза. Дрон Перте глумливо усмехнулся.
— Как он это делает, сударыня? — поинтересовался он. — С ним вы не такая уж и скромница или он просто заставляет вас уснуть, и тогда творит с вами всё, что ему вздумается?
— Замолчите! — вырвалось у меня, и Дрон Перте в который раз за разговор взял себя в руки. Хотела бы я знать, что это на него нашло, и почему я второй раз за такой короткий промежуток времени должна выслушивать мужские упрёки?!
— Я предлагал вам выйти за меня замуж, сударыня, — холодно произнёс он. — Оставляя за собой право пользоваться вашей любезностью, чтобы разыгрывать родных и весь свет, забираю назад своё предложение. Ни ваша рука, ни сердце не сделают меня счастливым.
