Часто дурно ждати: А так треба в лесе жити, Бо не маю хаты. Часом возьму з богатого — Убогому даю. А так гроши поделивши, Я греха не маю. Зовут меня разбойником Кажут — разбиваю. Я ж никого не забив, Бо сам душу маю. Асессоры, справники Все меня гоняют, Билып вони людей забили, Ниж я грошей маю. Пишов бы я в место, в село: Всюду меня знают — А бы б только показався, То зараз поймают. А так треба стерегтися, Треба в лесе жити, Хочь здается свет великий — Негде ся подати. И в заключение еще четыре песни сибирских тюрем, из которых одна коренная и самобытная песня, собственно тюремная:
Ты, тюрьма ли моя, ты тюрьма-злодеюшка, Для кого построена, Ах, для кого построена? Не для нас-то ли, добрых молодцев, Все воров-разбойничков? (2 раза). Уж как по двору-то все, двору тюремному, Ходит злодей — староста (дважды), Он в руках-то ли несет, Несет он больши ключи. Отворяет он, злодей-староста, Он двери тюремные, — И выводит нас, добрых молодцев, Он нас к наказаньицу… . . . . . . . .
Конца этой песни я узнать не мог; сообщавший мне ее поселенец не допел до конца: 'Забыл-де, живя теперь на воле…'
Другая песня — на местном тюремном языке — известна в Сибири под названием: 'Песни несчастного'. Она поется на один голос с предыдущею.
Нет несчастнее молодца меня: Все несчастьица повстречались с молодцом со мной; Не могу-то я, молодец, спокойно ночки провести, Я должон день рожденьица своего клясти. На свою судьбу буду Богу жалобу нести: Ты, судьба ли моя, ты, несчастная судьба, Никакой ты мне отрады не дала, Еще больше того в огорченье привела! С огорченья пленен молодец хожу. Я пойду-то, молодец, в гостиный двор гулять, Я куплю-то себе трехрублевую свечу И поставлю ее в высоком терему: Ты гори-ка, гори, моя белая свеча, Пропадай-ко, пропадай, моя молодецка красота! Третья песня, носящая название 'Песни бродяг' и преданием приписываемая 'славному вору, мошеннику и сыщику московскому Ваньке Каину', жившему в начале прошлого столетия:
Не былинушка в чистом поле зашаталася, Зашаталась бесприютная моя головушка, Бесприютная моя головушка молодецкая. Уж куда-то я, добрый молодец, ни кинулся: Что по лесам, по деревням все заставы, На заставах ли все крепкие караулы; Они спрашивают печатного паспорта, Что за красною печатью сургучовой. У меня, у добра молодца, своерушной, Что на тоненькой на белой на бумажке. Что куда ни пойду, братцы, поеду, Что ни в чем-то мне, доброму молодцу, нет счастья. Я с дороженьки, добрый молодец, ворочуся, Государыни своей матушки спрошуся: — Ты скажи-скажи, моя матушка родная: Под которой ты меня звездою породила, Ты таким меня счастьем наделила? Четвертая сибирская песня, известная под именем заводской и записанная нами в Нерчинском Большом заводе со слов ссыльного, пришедшего с Урала (из Пермской г.), передана была с некоторою таинственностью. Знакомец наш придавал ей большое значение, как бы какой многознаменательной загадке и; проговорив песню, просил разгадать ее смысл. Вот эта последняя из известных нам тюремных песен, знакомая и России:
За рекой было, за реченькою, Жили-были три бабушки,
