— Глянь-ка, как Ванька в нашу сторону уставился! — сказал какой-то подозрительного вида посадский, обращаясь к менее подозрительному собутыльнику.
— Да не на нас он вовсе, а на этого бородача! — успокоил его товарищ.
— А чем он ему не по нраву пришелся? Купец — как купец.
— Да уж ты поверь, брат, — наставительно возразил второй, — что Ванька бьет на лету, у него глаз, ох, какой набитый. Раз смотрит, значит, заподозрил что-нибудь! Недаром его Каином прозвали!
'Ванька Каин!' — с ужасом подумал Столбин, чувствуя, что у него все холодеет внутри.
Внесли еще две свечки. Столбин взглянул в окно и там, как в зеркале, отразилось его тревожное лицо.
Теперь тревога начала переходить в ужас: в стекле ясно было видно, что уголок бороды от перехода с крутого мороза в эту насыщенную испарениями жару слегка отклеился.
'Бежать!' — пронеслось в голове Столбина.
Он на минутку оперся лицом о ладонь, убедился, что отклеившийся уголок опять пристал и, наверное, продержится до выхода на улицу, где его схватит морозом, а потому твердым шагом направился к прилавку.
— Получи-ка, хозяйка! — нарочито громким, спокойным голосом сказал он, кидая на стойку несколько медных монет.
При звуке его голоса старичок, сидевший рядом с Каином, удивленно крякнул и тоже уставился на Столбина. Петр Андреевич мельком взглянул на него вблизи и похолодел еще более, старательно ускоряя шаги: он узнал того самого старичка, который приходил к нему уговаривать отказаться от Оленьки Пашенной.
Выйдя из харчевни, Столбин пошел очень быстро, но вскоре убедился, что Ванька Каин настойчиво издали преследует его. Надо было как-нибудь избавиться от шпиона, но как? Куда денешься, куда скроешься, когда не знаешь ни одного проходного двора, да и если бы знал, то все равно не мог бы использовать его, так как с наступлением темноты они все были на запоре?
III
ОХОТНИК И ДИЧЬ
Столбин был прав, подумав, что Ванька Каин заподозрил в нем не настоящего, а только переодетого купца, хотя и ошибался в объяснении причин: Каин не мог в этой туманной полутьме разглядеть отклеившийся крошечный уголок бороды.
Впрочем, мы должны сначала рассказать нашему читателю, кто был этот парень со столь нелестным прозвищем «Каин» и в какой мере его может интересовать и касаться вопрос, не скрывается ли под одеждой купца совсем другое лицо.
Читатели, вероятно, еще помнят сенсацию, вызванную недавними разоблачениями сенаторской ревизии над действиями одного из провинциальных сыскных агентств. Оказалось, что как начальник, так и агенты ловили воров и разбойников только для вида, так как сами занимались воровством, разбоем и укрывательством. Эти разоблачения показались прямо-таки чудовищными, невероятными; и не исходи они от должностного лица, их сочли бы 'недостойно-романтической выдумкой левой прессы'. А между тем ничего ультраромантичного или невероятного тут не было: во всех странах и во все времена подобные случаи были не редкость.
Еще в древней Греции правительственные сыщики-шпионы, так называемые «сикофанты», пользовались всяким удобным моментом для шантажа, вымогательства или грабежа. В средние века уровень образованности стоял настолько ниже, что при выборе должностных лиц справлялись только с их пригодностью, а никак не с нравственной физиономией. Это было по всей Европе, а в России характерен указ, запрещавший рукополагать в священники людей неграмотных (!) и заведомых татей. Так до того ли было, чтобы считаться с нравственным уровнем шпиона?
Начиная с XVII века по всей Европе с легкой руки Англии начал прививаться обычай набирать состав сыскных канцелярий из бывших 'лихих людей'. Установился взгляд, что только прошедший практическую школу воровства и разбоя может быть полезным помощником правительства в его борьбе с грабителями. Нечего и говорить, что воришка, становясь правительственным агентом, не оставлял прежнего ремесла, а наоборот — делался наглее и разнузданнее.
Ванька Каин и был русским правительственным агентом из бывших татей. Его биография настолько характерна для русского административного правосудия XVIII века, что мы вкратце расскажем ее сейчас, хотя во второй половине этой биографии нам и придется забежать вперед.
Карьера Ваньки Каина началась в Москве, где он служил у богатого купца Филатьева. Ванька в один прекрасный день обокрал хозяина; но по несчастной случайности попался в руки полиции, которая представила его с торжеством к хозяину.
С Ванькой было поступлено по всей силе патриархальных обычаев. Кого он обокрал? Хозяина? Ну, так хозяину с ним и ведаться! И вот Филатьев посадил его на одну цепь с медведем. Правда, косматого товарища Ваньки кормили доотвала, и он Ваньки не трогал, но зато он не давал ему притронуться ни к пище, ни к питью, начиная грозно и многозначительно рычать каждый раз, когда Ванька протягивал руку за едой.
Ванька просидел на цепи три дня. Если он не умер от голода и жажды, то только благодаря преданности влюбленной в него молоденькой служанки: она не только украдкой кормила узника, но и шепнула ему такой секрет, от которого Ванька моментально расцвел, как маков цвет.
Находя, что три дня сиденья рядом с медведем — достаточное моральное наказание, Филатьев решил приступить к физическому. Ваньку отковали и повели в людскую драть плетьми.
Полюбоваться экзекуцией пришли соседи и вот тут-то Ванька принялся орать во все горло: 'Слово и дело!' Набежала полиция, Ваньку допросили, и он показал, что его хозяин убил полицейского, а труп держит в подвале. Действительно, труп нашли, Филатьева арестовали, судили и казнили, а Ванька попал в честь. О нем было донесено в Петербург, и он официально перешел в кадры сыскных людей.
Ванька понял выгоду своего нового положения. Нет преступления? Ну, что же, его надо выдумать! И вот Ванька Каин начал подводить под кнут ни в чем неповинных людей, заслуживая благодарность и признательность высших властей. Дошло дело до того, что указом сената Ваньке Каину предоставлялась бесконтрольная власть над низшими полицейскими агентами.
Незадолго до того момента, когда мы встретили Ваньку в воровской харчевне, он под предлогом выслеживания какого-то мифического заговора перебрался в Петербург. На самом деле он явился преследовать молодую купеческую вдову Алену Трифонову, которая скрылась от его матримониальных приставаний в северную столицу. Здесь Ванька выследил Алену, обвинил ее в отравлении мужа, и Алене предстояли пытки, дыба и плети. Но Ванька знал, насколько Алена изнежена, знал, что достаточно нескольких плетей, чтобы заставить ее согласиться на брак, а калечить ее пышное тело не входило в его расчеты. Поэтому ему надобно было войти в соглашение с соответствующими власть имущими юдьми, и он обратился прямо к Семену Никаноровичу Ривому, тому самому старичку, который приходил когда-то Столбину, а теперь сидел с Каином в харчевне, том, добился ли он согласия богатой вдовы, читатели узнают из дальнейшего. Скажем только про конец Ваньки-карьеры. Он избрал своей специальностью поджоги с целью грабежа. В 1749 году он наконец попался, так как его наглость дошла до геркулесовских столбов. Его судили, причем процесс затянулся до 1755 года. На суде из показаний массы свидетелей выяснилась такая бездна грабежей, насилий, поджогов и убийств, что даже у привычных судей волосы становились дыбом. Но 'принимая во внимание его прежние заслуги', императрица Елизавета Петровна соизволила помиловать Ваньку Каина…
Его собеседник и собутыльник Семен Кривой был того же поля ягодой, только иной — более рафинированной и тонкой марки. Ванька попался, а Кривой умер в богатстве и почете уважаемым церковным старостой.
Мы уже не раз называли его «старичком», хотя на самом деле он был вовсе не стар. В 1730 году он служил подканцеляристом сыскного приказа и был любим начальством, как чиновник аккуратный,
