Ванька, вечно плясать на острие меча; мне надоело постоянно рисковать головой за других. У меня была тяжелая жизнь в прошлом, я всем жертвовал, чтобы добиться спокойной старости. И вот теперь у меня имеется домик, есть и деньги. Я могу спокойно дожить свой век. Но ведь вступи сегодня на престол Елизавета Петровна, — и я сразу всего лишусь; не простят мне прошлой службы! Сейчас в моих руках важная тайна. Если я удержу ее при себе, то дело заговора надолго отсрочится; если же разоблачу ее, но у вас там ничего не готово, тогда это может стоить мне головы. Я не ищу никаких выгод, не жду от нового царствования никаких милостей. Пусть только меня оставят доживать свой век. Вот я и хотел с тобой по душам переговорить. Ведь если бы не я, то плавал бы ты в Москве по мелкой воде, а то и голову на плахе сложил бы. За мою помощь я жду от тебя только одного: будь со мной откровенен. Смотри, я открою тебе все двери: никого поблизости нет, никто нас не может подслушать. Тебе бояться нечего.
Искренний тон Кривого произвел свое действие на Ваньку. Он понимал что теперь действительно нечего бояться предательства. Ведь того, что уже знал Кривой, было совершенно достаточно для предания Ваньки следствию и пыткам. Кривой этого не сделал, он расспрашивал добром — значит, он действительно не замышляет злого.
— Я сам многого не знаю, Семен Никанорович, — ответил Ванька подумав. — Меня близко к заговору не подпускают. Велят обо всем доносить, за малейшую услугу платят щедро, но ничего важного не раскрывают. Одно только я понял: дело не за горами. Недавно мне пришлось слышать, как царевна сказала Воронцову: 'Момент еще не настал, но он очень скоро настанет!'
— Она ошибается! — воскликнул Кривой, — да, ошибается, и эта ошибка может ей дорого стоить! Момент именно настал, и, если им теперь не воспользуются, то дело может затянуться и стать сомнительным…
Они поговорили еще немного и вскоре Кривой отпустил Ваньку, а сам отправился в помещение Тайной канцелярии проверять камеры арестованных.
Обойдя, чтобы не вызывать напрасных подозрений, всех арестованных и поговорив с каждым из них, Семен напоследок зашел в камеру Ханыкова.
— А, главному палачу и застеночных дел мастеру почтение! — с незыблемым спокойствием приветствовал его капитан.
— Ваше высокоблагородие, — без всякого вступления начал Кривой в ответ, — выслушайте меня хорошенько! Сегодня в девять часов вечера вся стража заснет, так как ей в пищу будет подсыпано сонное зелье. Разденьте кого-нибудь из сторожей, оденьте его в свое платье, стащите в камеру, а сами в его платье бегите к ее высочеству и скажите…
— Что за черт! — вне себя от изумления крикнул Ханыков. — Нет, брат, шалишь! Меня в такую детскую ловушку не поймаешь!
— Не перебивайте, ваше высокоблагородие! — сурово перебил его Кривой, времени мало и нам могут помешать! Скажите ее высочеству, что момент действовать настал и что завтра может быть слишком поздно. Сегодня ночью Преображенский полк будет обманным образом частями выведен из города и разбит по полуротно, чтобы предупредить возможность с его стороны действовать сообща. Утром последуют аресты главных заговорщиков, причем не пощадят и царевны. Если сегодня ночью ее высочество не арестует правительницу, тогда завтра будет уже поздно. Момент действовать настал! Сегодня ночью или никогда!
— Что за чудеса! — воскликнул Ханыков. — Да никак последние времена настали, если белое черным, а черное белым становится?
— Я все время стоял на страже интересов царевны, — с лицемерной искренностью ответил Кривой. — Я ждал решительного момента, чтобы раньше времени не открыться…
— Так уж не из преданности ли ты Столбина замучил? — презрительно спросил капитан.
— Я пытался спасти Столбина и хотел дать ему возможность бежать, но пытка была назначена на сутки раньше, чем ждали. Зато я успел подлить ему одуряющих капель, и потому-то Столбин ничего не сказал под пыткой. Он был слабого здоровья, но благодаря каплям не чувствовал боли!
— Кто тебя знает? — с последними остатками сомнения сказал Ханыков, подкупленный мастерской искренностью, с которой врал Кривой, — может быть, ты и врешь, а может, и взаправду так… А что ты за эту услугу хочешь? — спросил он, озаренный новой мыслью.
— Я не жду ни милостей, ни награды, — ответил Кривой. — Пусть это доброе дело пойдет лишь в зачет за те невольные прегрешения, которые мне приходилось творить. Скажите только ее высочеству, что я, старый злодей, пришел к ней на помощь в ту минуту, когда, кроме меня, некому было прийти! Больше мне ничего не нужно! Так помните, ваше высокоблагородие, ровно в девять часов! Нельзя терять ни минуты!
— Ну, а с наручниками как быть? — спросил Ханыков.
Кривой молча отпер наручники.
— Сидите смирно, ваше высокоблагородие, пусть из смотрового окна кажется, будто наручники надеты. От всего сердца желаю удачи!
С этими словами Кривой вышел из камеры.
Ввиду того, что нам уже не придется возвращаться к нему, скажем несколько слов о его судьбе.
Прямо из застенка Кривой отправился в свою квартиру, взлл оттуда все, что поценнее, и переехал в заранее купленный и обставленный всем необходимым дом на Выборгской стороне. Хотя Елизавета Петровна знала, чем она была обязана ему, но она помнила добро только тех, кто вертелся у нее на глазах. Поэтому о Кривом совершенно забыли, чему он был очень рад. Там, на Выборгской, его имя ничего не говорило обывателям. После того как Кривой пожертвовал иконостас в свою приходскую церковь, его избрали церковным старостой, и он дожил до глубокой старости, окруженный всеобщей любовью и почтением, а умер в царствование императрицы Екатерины II, искренне оплакиваемый бедняками: при жизни Семена Никаноровича никто не уходил от него без помощи. Так он осуществил свою давнишнюю мечту и сумел после первого кораблекрушения благополучно довести судно своей жизни до тихой пристани.
XX
НА ПУТИ К ТРОНУ
Во дворце царевны Елизаветы Петровны царили уныние и растерянность. Еще с утра царевну расстроила правительница Анна Леопольдовна. Опять произошел неприятный разговор, полный каких-то туманных намеков, неясных укоров.
— Во всяком случае, — закончила Анна Леопольдовна неприятную сцену, — помните, ваше высочество, что дальше так дело не пойдет. У всякого терпения есть границы!
И в тоне правительницы было нечто такое, что заставило Елизавету Петровну почувствовать серьезную опасность.
Царевна вернулась к себе во дворец, но тут ее поджидал вконец расстроенный Лесток. Он получил самые неопровержимые сведения, что его собираются арестовать.
— Давно уже хотят, вы сами это знаете, — волновался он. — Если бы не Каин, быть бы бычку на веревочке! Да и нам не сдобровать бы. Ну, а теперь дело нешуточное. Боже мой, Боже мой! Чем я заслужил такой конец? Вот служи после этого нерешительным принцессам!
Царевна, и без того расстроенная, отмахнулась от него. Лесток отправился к Шетарди, но вернулся от него еще более перепуганным: посол тоже получил какие-то сведения и велел передать царевне, что если она в самом непродолжительном времени не рискнет, то все будет потеряно; первого января ждать нельзя, до этого им всем не сносить головы!
Не успел кончить Лесток, как влетел запыхавшийся Грюнштейн. Он сообщил следующее: гренадерская рота Преображенского полка (наиболее преданная Елизавете Петровне) получила вернейшие сведения, что ее собираются двинуть против шведов; гренадеры волнуются и прислали его сказать, что если царевна не решится повести их, то им придется действовать одним ее именем, что может окончиться печально для всех.
