суток и совершенно не находил, с которого конца взяться за дело. Калмыков пришел к помощнику с категорическим отказом, и помощник косвенно одобрил его.
— Действительно, — сказал он, — трудное дело. Никаких следов.
— В том и суть, — мрачно произнес Калмыков. — Если бы за что зацепиться, а то извод один.
— Я вам другое дело дам. Вот заявление, возьмите его и ищите! — и Август Семенович передал Калмыкову заявление о пропаже с чердака белья.
Калмыков ожил и, выйдя от помощника, сказал Чухареву:
— Иди и отказывайся. Все рукой махнули.
А в этот день, как нарочно, в столичных газетах было напечатано, что в настоящее время полиция напала на верный след и не сегодня-завтра общество узнает и настоящего злодея, и все кровавые подробности зверского преступления.
Начальник сыскного отделения прочел это сообщение и с досадой смял в руках газету.
— Словно издеваются, — пробормотал он и энергично позвонил. — Помощника! — сказал он курьеру, а когда Август Семенович явился, сказал: — Вот что, милейший. Мне в настоящее время очень некогда. Так вы возьмите на себя это дело о руке и ноге, и чтобы преступник был найден, я так и его превосходительству доложу. А репортеров гоните. Никаких сообщений! Они только путают без толка. Идите! — и он кивнул головой, а затем вздохнул с облегчением, когда помощник вышел из кабинета.
Август Семенович вошел в свой кабинет с таким выражением на лице, словно он проглотил тухлую устрицу. В это время к нему вошел Чухарев.
— Я пришел, Август Семенович, отказаться от этого дела, — сказал он.
— Ни под каким видом-с! Напротив, вы должны найти преступника во что бы то ни стало или выходите со службы. Вот что! Идите!
Чухарев выскочил как ошпаренный и схватился за голову, а помощник начальника вздохнул с видимым облегчением.
VIII
САМ ПО СЕБЕ
Семечкин, решив обратиться к Прохорову за советом, не хотел откладывать и направился к Авдахову, на Калашниковский проспект.
Авдахова он застал в лабазе за приемом муки. Целой вереницей стояли сани, нагруженные мешками. Крючники, засыпанные мукой, друг за другом входили в лабаз с мешками на спине, два приказчика вели счет мешкам, а Авдахов, завернувшись в лисью шубу, указывал, куда класть, покрикивал на приказчиков и томился от скуки.
— А! — радостно приветствовал он приятеля. — Егору Егоровичу нижайшее! Каким ветром занесло?
— Здравствуй, Савелий Кузьмич, — сказал Семечкин, осторожно проходя среди крючников с мешками и без мешков. — По дельцу к тебе.
— Очень превосходно! — обрадовался Авдахов. — Вы, мальцы, уже без меня примите, — сказал он своим приказчикам и обратился к Семечкину: — А мы с тобой в биржу пройдем, за парой чая и побалакаем.
Они перешли улицу и вошли в трактир 'Биржа'.
— Накось тебе, Ефремушка, — сказал Авдахов, сбрасывая швейцару шубу, — стряхни муку-то!
— Обязательно, Савелий Кузьмич, — приятельским, тоном ответил швейцар, подхватывая шубу.
— Эй, услужающий, — крикнул Авдахов, входя в общий зал. — Водочки закусить и пару чая.
— Я позавтракал, — заметил на это Семечкин.
— А тут закусишь. Вот в уголочке и сядем.
Они заняли столик в углу зала.
Посетителей не было. В этом трактире общий зал обращается в хлебную биржу в двенадцать часов дня, потом пустеет и снова наполняется уже вечером. В трактире было тихо, только по коридору из кабинетов доносились яростная игра на расстроенном пианино, смех, отдельные возгласы и звон посуды.
— Кто шумит? — спросил Авдахов у хлопотавшего подле их столика лакея.
— Селиванов, Никита Саввич. Сейчас после биржи, — ответил лакей улыбаясь.
— А! — Авдахов кивнул головой и объяснил Семечкину: — Хороший подряд устроил, заливает теперь. Ну, какое же твое дело? Сказывай!
Он налил водки, чокнулся, выпил и отправил в рот целый ломоть семги. Семечкин объяснил.
— Правильно! — кивнул Авдахов. — Сергей Филиппович — золотой человек! Я тогда какой дебош сочинил, он поехал, кого уговорил, кого смазал, а на суде вчистую: был невменяем. Всего три катеньки заплатил, а ему полсотни. Золотой человек! Теперь загордился, по мировым не ходит. Так тебе что?
— Когда принимает?
— С шести до восьми, каждый день. Теперь, — Авдахов посмотрел на часы, — четыре. До шести посидим, и валяй. Что вечером делаешь?
— А ничего. Тоска у меня, Савелий Кузьмич, лютая тоска, — ответил Семечкин с порывом.
— Оно точно! Так вот мы с тобой тоску эту душить и станем. От Сергея Филипповича кати сюда. Я подберу еще парочку, и махнем. Идет, что ли, а?
— Что ж, можно, — вяло ответил Семечкин.
Он едва дождался шести часов и торопливо поднялся.
— Так сюда и ворочайся, — сказал Авдахов. — Я не прощаюсь.
Егор Егорович вышел и поехал к Прохорову.
У Прохорова была практика, и в приемной сидели два клиента. Семечкин переждал всех и вошел последним.
— А, почтенный собутыльник! — приветствовал его Прохоров. — Какими ветрами?
— За советом, Сергей Филиппович. Душевное дело.
В голосе Семечкина послышалась сердечная боль, и Прохоров сразу проявил к нему внимание.
— Ну, садитесь, и будем разговаривать, — сказал он, указывая на кресло и садясь сам. — Рассказывайте!
Семечкин откашлялся.
— Помните наш дебош? Я тогда тоску заливал. Жил я себе, Сергей Филиппович, до сорока трех лет тихо, покойно и вдруг полюбил, да так полюбил, что ума лишился, покой потерял. А она нет. И вот ее-то, любовь мою, в куски изрезали, ограбили и надруганию предали.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Прохоров.
— Да то, что сказал: в куски изрезали.
И Семечкин рассказал все, что уже сообщил начальнику сыскной полиции, и затем передал о безуспешных розысках последней.
— Что же вы от меня хотите? — спросил Прохоров.
— Совета, Сергей Филиппович. Теперь я в эту полицию ни в грош не верю и сам решил за дело взяться. Жив не буду, если этого изверга не изобличу. Так вот, присоветуйте, как за это дело взяться, с чего начать, кому деньги платить.
Прохоров задумался. Потом вдруг он хлопнул себя по лбу.
— Нашел! Хорошо, что вы ко мне обратились. Понятно, сам я вам посоветовать что-нибудь, а тем более руководить розысками не могу, но знаю одного человека, который найдет вам этого убийцу.
— Кто же это? — быстро спросил Семечкин.
— Это, — и Прохоров торжественно произнес, — Борис Романович Патмосов. Запишите! Живет по Усачеву переулку, в доме номер двенадцать. Увидать его можете утром, до одиннадцати часов.
— Кто же он? — спросил Семечкин, записав адрес и имя.
