Прохоров сразу осунулся, и глаза его погасли. Он взял ее руку и, целуя ее, глухим голосом сказал:
— Елена Семеновна, последняя к вам просьба…
— Говорите, — просто сказала она.
— Простите меня за смелость моих слов, но все мое существо чувствует, что вы не будете счастливы, что вам нужна будет помощь. И вот, Елена Семеновна, если наступит момент, когда вам нужна будет помощь, то позовите меня.
Дьякова побледнела.
— Вы не из приятных пророков. Но хорошо, даю вам обещание: я позову вас.
Сергей Филиппович крепко поцеловал ее руку, спустился с ней по лестнице, помог ей сесть в сани.
Когда вечером к обеду Алексей Петрович вернулся домой, Горянина вошла в его кабинет и, пока он переодевался, горячо заговорила:
— Нечего сказать, удружил ты своему приятелю!
— Что ты говоришь? Не понимаю!
— Я говорю то, что ты привел к нам в дом этого Чемизова, а в него влюбилась Дьякова и выходит за него замуж.
— Неужели?
— Вот тебе и «неужели»! Если она будет несчастна, это — твоя вина. Кто такой этот Чемизов? Что ты о нем знаешь? Елена Семеновна — милая женщина, чистая душа. Твой Чемизов, несомненно, женится на ней ради ее денег, а несчастный Сергей Филиппович любил ее искренне. Мне крайне неприятна эта история.
Горянин пожал плечами и, смеясь, ответил:
— Ну, моя милая, суженого конем не объедешь. Пойдем-ка обедать!
XII
В ТОСКЕ
Борис Романович Патмосов был усиленно занят целые дни. Он принимал агентов, состоявших у него на службе, давал им поручения и слушал их отчеты. Все время неумолчно трезвонил телефон. Медленно, методично Патмосов вел свои дела… А дел у него было много. Сыскная полиция занималась только уголовными эпизодами, имеющими общественный характер. Что же касается Патмосова, то он принимал на себя разные частные поручения.
К нему обращались с интимными делами, требующими особой деликатности. Богатая женщина, разведенная с мужем, просила его найти ребенка, которого увез ее муж; аристократическая фамилия просила разоблачить поведение одного из членов своей семьи; у известной артистки пропали дорогие вещи, и она просила произвести следствие. Патмосов брался за все дела. Одни интересовали его своей материальной выгодой, другие увлекали его, как артиста своего дела.
Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:
— Господин Семечкин!
— Проси! — Борис Романович радушно встал навстречу гостю.
В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:
— Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!
— Ой-ой! — добродушно ответил Патмосов. — Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься. Все темно, и намеков, признаться, мало. А вы приехали кстати, — Борис Романович протянул руку к бюро и достал оттуда записную книжку. — У меня к вам просьба.
— Сделайте одолжение! Какая?
— Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…
— Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.
— Вот-вот! Он вам знаком?
— Он-то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?
— Напишите ему письмо… Человек-то ведь он деловой?
— И очень даже…
— Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!
— Да, так.
— Может быть, акции какие-нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.
— Так! — раздумчиво произнес Семечкин. — А какая же польза?
— Да как же вы этого не соображаете! Я во все банкирские конторы сделаю дружеские сообщения, что если кто придет менять билеты за такими-то номерами, акции такого-то общества, то прошу сообщить мне немедленно. Не будет же человек держать у себя акции до второго пришествия; придется менять!
— Да, это так, — согласился Семечкин. — А где? Может быть, в Таганроге, может — в Варшаве. Ему. негодяю этому, пути не указаны.
— Совершенно верно. Но я могу оповестить все более или менее значительные города. Вы сделаете то, о чем я вас прошу?
— Непременно! Как только домой приду, так пропишу Махрушину: 'Так и так, Николай Степанович, расскажи мне, какими деньгами ты заплатил Коровиной за имущество'.
— Великолепно! Ну, а вы чем занимаетесь? — спросил Патмосов.
— Мысли от себя гоню, Борис Романович. То есть так тоскую, — сказать вам по совести, — что один оставаться совершенно не могу. Как останусь один у себя в номере, так мне все Настасья Петровна представляется. Голова эта, вся изодранная!.. Господи Боже мой! И за что она полюбила этого разбойника? Вот я и не могу. Места себе не нахожу, червь точит сердце. Сейчас я к своему, значит, приятелю — и с ним кутеж.
Патмосов покачал головою.
— Ну, это, знаете ли, не важно. Вы лучше бы ехали опять в Саратов и взялись за дело.
— Пропадай все! Теперь я как к вам прицепился, так и не отстану. Разве что скажете: 'Егор Егорович, ничего не нашел. Пропал, мерзавец, как в воду канул'.
— Нет, — Патмосов похлопал пальцем по столу. — Не бывало такого со мной случая, чтобы я, имея хоть маленький кончик, не распутал всего клубка. Есть у нас браслетка, может быть, узнаем деньги, да и на коробке тоже след есть… Нет, нет, Егор Егорыч, унывать не надо!
Лицо Семечкина просветлело.
— Вот обрадовали!.. Истинно, можно сказать. Теперь я как именинник. Денег не надо?
— Нет, — засмеялся Патмосов. — Затоскуете, опять загляните.
— Ваши гости! — ответил Семечкин и вышел от гостеприимного хозяина, обрадовавшего его.
Погода была светлая, ясная. Егор Егорович пошел по улице, весь под впечатлением радостной надежды, и с удовольствием поглядывал на встречных.
— Э, Сергей Филиппович! — вдруг воскликнул он, встречая возле Гостиного двора Прохорова, шедшего с портфелем под мышкой. — Вот приятная встреча! Вы куда?
— Собственно говоря, сейчас возвращался с одного поганого дела. Сегодня описывал имущество.
— Ну, что же, коли кто не платит, а должен, так надо имущество описать. У нас закон такой.
— Неприятное занятие! — сказал Прохоров. — Вы завтракали? Нет! Тогда поедем вместе. Мне тоскливо одному. Хотите — к «Контану», хотите — в 'Европейскую'.
