немилостью!
— Я был расстроен! Кому было истолковывать мои поступки?
— Люди завидуют мне и злобствуют.
— Назовите мне ваших недругов, и они тотчас узнают, что значит обидеть вас!
— О, у меня их нет! Но, говорят, вы преследуете моих друзей… Говорят, Рибопьер выслан. Куда? За что?
— А он вам очень дорог?
В тоне императора звучала угроза. Анна Петровна приняла беспечный вид и спокойно ответила:
— Он забавен и хорошо танцует.
— А! — лицо государя прояснилось. — Ну, так я вас утешу. Он выслан мною, но выслан… в Вену. Я — его дядька, я за ним слежу и думаю: пора ему остепениться. Пробудет он там год, два, вернется, тогда выходите за него замуж!
— Нет! — засмеялась Анна Петровна. — Он — не мой идеал! Я за такого, за танцора, не хотела бы выйти.
Павел сразу повеселел и кивнул ей головой.
— Что же, будете поить меня чаем? — спросил он.
— Буду! Но послезавтра я назначу вечер, и вы удостоите меня посещением.
— Буду смотреть на вас и хлопать в ладоши, — шутливо ответил он и, увидев на столе брошенные после бала перчатки, быстро взял одну из них и весело прибавил: — Вот решение вопроса: архитектор спрашивает, в какой цвет красить Михайловский дворец. Вот ему и ответ! Я пошлю перчатку.
Лицо Анны Петровны озарилось улыбкой. Очевидно, о немилости не было и речи.
— Прошу, государь, — сказала она, — чай может остыть.
Павел Петрович весело прошел за ней в гостиную, где перед ним почтительно склонились все Лопухины.
— Это ты дочь напугал? — шутливо спросил государь у Лопухина, садясь к столу.
— Ваше величество были так немилостивы вчера!
— Глупости! Я вчера просто был расстроен… Ну, мой секретарь, — шутливо обратился император к Анне Петровне: — А какие у нас есть дела?
Анна Петровна вспомнила просьбу Рибопьера и шутливо ответила:
— Дело о воскрешении из мертвых. Надо одного покойника вернуть к жизни!
— Я не Бог! — ответил Павел.
— Но вы — император! — сказала Анна Петровна. — И в вашей власти вернуть его к жизни.
— Осужденный?
— Хуже! — И Анна Петровна сжато и образно рассказала все злоключения Брыкова до последнего дня.
Павел Петрович слушал ее и кивал головой. Она окончила, и он сказал:
— Теперь помню! Я был введен в заблуждение его братом из того же полка. Он подал в отставку… Это — негодный-то! Так, и этого помню. Он, дурак, в Павловске моего Помпона напугал! Хорошо, мы воскресим его! Скажите вашему брату его адрес и прикажите представить его завтра ко мне!
— Вы совершите чудо! — радостно воскликнула Анна Петровна.
Государь улыбнулся.
Весть о прежних милостях к Лопухиной в ту же ночь облетела весь город, и многие кляли себя, что не явились с визитом к всесильной фаворитке. На другое утро швейцар еще не надел своей ливреи, а длинная вереница экипажей уже тянулась к подъезду Лопухиных.
XXX
НА МИЛОСТЬ ОБРАЗЦА НЕТ
Семен Павлович Брыков вскочил с постели как ужаленный, и сидел на кровати, не будучи в силах сразу собраться с мыслями. Было еще темно. Разбудивший его Сидор стоял, держа в руках шандал с оплывшей сальной свечкой, и в дверях комнаты находился офицер, который довольно грубым тоном сказал:
— Вы — Брыков или нет? Что, у вас язык присох, что ли?
— Я! — ответил наконец Брыков.
— Ну, так вас государь приказал к нему во дворец доставить! Пожалуйста, поспешите!
Всевозможные ужасы мелькнули в голове Брыкова. Он слышал, как многие из дворца прямо отправлялись в далекую Сибирь, и холодный пот выступил у него на лице.
— Ах, да собирайтесь, черт возьми! — нетерпеливо закричал офиицер. — Я ведь не о двух головах!
— Но что со мной будет? — растерянно спросил Брыков.
Офицер пожал плечами и не ответил. Брыков при помощи Сидора оделся.
— Я готов!
— Тогда едем!
Сидор прижался губами к плечу своего барина и потом прошептал:
— Батюшка барин! Коли что будет, и я за тобою!
— Коли что случится, — сказал Брыков, порывисто обняв его, — иди на Москву и скажи Маше: пусть не ждет!
Они вышли. У ворот стояла повозка, в которую офицер пригласил Семена Павловича выразительным жестом, и, когда они уселись, кучер погнал сытую лошадь.
Офицер, видимо, расположенный к Брыкову, заговорил:
— Вы вот спрашивали меня, что с вами будет? А я почему знать могу! Я — дежурный: сижу и жду! Иной раз вынесут бумагу и говорят: 'В Берлин!'. Скачешь сломя голову и даже не знаешь, где Берлин этот. 'Привезти такого-то!' — и едешь, и привозишь, иной раз для милостей, а иной раз, случается, его же и в Сибирь везешь. Наше дело такое! Слава Богу, мне еще не доводилось, а другим прочим и не раз…
Брыков жадно слушал его, и в его голове роем кружились мысли о том, ради чего вызвал его государь: может — и на радость, может — и на горе; на радость, если этот Рибопьер не наврал да просил о нем; на горе, если братец с этим Вороновым что-либо сюда, в Петербург, наплели. Что ж? Он теперь беззащитен, как ребенок малый. И, колеблясь между надеждой и отчаянием, он то улыбался, то хмурился, в то время как повозка дребезжала колесами, прыгала по неровной мостовой.
— Стой! — закричал офицер. — К подъезду!
Они подъехали ко дворцу и вышли на подъезд со стороны бокового фасада.
— Сюда! — указал офицер, провожая Брыкова.
Они прошли по длинному коридору и вошли в маленькую комнатку, где на кожаном диване сидел дежурный фельдъегерь.
— Подождите тут! — сказал Семену Павловичу провожатый и вышел.
Сердце у Брыкова замерло.
Послышался звон шпор, и в комнату вошел блестящий офицер.
— Вы и есть Брыков? — снросил он. Семен Павлович поклонился.
— Тот самый?
Брыков понял вопрос и поклонился снова.
— Проведите их в общую приемную к выходу! — сказал офицер и прибавил Брыкову: — Вас государь видеть хочет!
Офицер ушел, а фельдъегерь ыновь повел Семена Павловича через коридоры и комнаты, и все эти хождения мучили Брыкова своей неизвестностью.
Наконец его ввели в огромный зал и оставили среди массы всякого народа. Здесь были и генералы, и командующие отдельными частями, и придворные в расшитых золотом мундирах. Все чинно стояли, ожидая
