Было девять часов прекрасного летнего вечера, когда Патмосов приехал в Нежин. Оставив свой чемодан на вокзале у сторожа, он спросил дорогу в контору постройки и пошел пешком.
Контора помещалась на лучшей улице города и занимала дом, нанятый у местного богатого помещика.
Миновав красивый решетчатый деревянный забор с крепкими воротами, Патмосов вошел в открытую калитку и очутился на широком дворе. Справа стояла сторожка и, видимо, баня; слева — конюшня и два сарая, а прямо перед воротами красовался прочный дом в два этажа, с резным крыльцом.
Патмосов поднялся по широкой лестнице на крыльцо и остановился у запертой двери, на которой была прибита жестяная дощечка с надписью: 'Контора'.
На его звонок дверь распахнулась, и молодой, рослый парень, заслонив дверь, спросил:
— Вам кого?
Патмосов сказал.
— Кто там, Василий? — послышался оклик, и на пороге освещенной комнаты показался среднего роста, крепкий мужчина в чесучовой паре.
Он приблизился и тотчас радостно воскликнул, протягивая обе руки:
— Вы, Алексей Романович! Вот, спасибо! Я, признаться, вас раньше, чем завтра, не ждал. Василий, устрой самовар, ужин, вино подай; да живей!
Богучаров взял под руку Патмосова, провел его через небольшую, темную комнату, потом через просторную канцелярию и ввел его в свой кабинет.
У широкого окна стоял письменный стол, рядом — этажерка, по одной стене — чертежный стол, по другой — широкий оттоман и комод.
На столе ярко горела лампа и лежали листы исписанной бумаги.
— Это мой кабинет и спальня, — пояснил Богучаров, — а здесь столовая и тоже спальня! — он провел Патмосова в смежную, освещенную висячей лампой комнату, где стояли буфет, обеденный стол, стулья и такой же, как в кабинете, оттоман.
— Вы здесь и расположитесь, — сказал он Патмосову, — а теперь садитесь. Сейчас за едой и поговорим.
Тем временем Василий, осторожно ступая, входил в выходил, приготовляя стол для ужина.
— Мой Личарда, — сказал шутливо Богучаров Патмосову, указывая на Василия, — смышлен, каналья, мастер на все руки и мне предан без лести.
III
Патмосов с аппетитом поужинал.
Василий разлил чай. Богучаров подвинул ром и коньяк, предложил сигару и сказал:
— Ну-с, а теперь о деле!
Патмосов покосился на Василия, который расстилал теперь постели, но Богучаров тотчас же успокоил его:
— В моем рассказе секретов нет, а и будь они — Василий свой человек.
Патмосов кивнул.
— Вот какое у нас дело, — сказал Богучаров и начал свой рассказ: — Надо вам объяснить, что мы от Московско-курско-воронежской железной дороги проводим ветки Конотоп-Пироговка, Рыльск-Суджа, Круты-Чернигов и Круты-Пирятин. Я заведую всеми работами, и здесь у меня помещается центральная контора. Тут у нас и касса, а в кассе несгораемый сундук, но в нем я обычно не держу больших денег. Тысячи две, три. Все же расчеты с подрядчиками я произвожу чеками на киевское отделение коммерческого банка и, когда нам бывают нужны большие деньги, беру оттуда же.
Патмосов кивнул. Богучаров отхлебнул из стакана и продолжал:
— Такие случаи бывают два раза каждый месяц. Первого и пятнадцатого — расчет с рабочими. Берем тысяч до тридцати. И двадцатого — расчет со служащими, тысяч двадцать. В этих случаях едет наш артельщик в Киев, берет из банка деньги и привозит сюда, в сундук, и лежат они у нас не дольше, как двенадцать, четырнадцать часов. До Киева сто шестьдесят верст. Утром он уедет, а в девять или одиннадцать часов уже назад.
Патмосов допил чай. Василий неслышно взял у него стакан и налил свежего чаю, после чего почтительно отошел в сторону.
— Можешь идти теперь, Василий, — сказал Богучаров.
Он встал, проводил Василия и, вернувшись, продолжал:
— 25-го мая я, видите ли, в Москву уехал и вернуться мог не раньше, как числа 5-го, 6-го. Ну, а 1-го расчет, да еще надо было одному человеку здесь двенадцать тысяч отдать. Я, уезжая, и выписал чеки — на двенадцать и на двадцать тысяч. Всего на тридцать две. И уехал. Приезжаю домой сюда, и что же? Оказывается, артельщик уехал, деньги получил, в Нежин вернулся и пропал. Пропал, как иголка в стогу сена!
Патмосов с тем же невозмутимым видом курил сигару и медленно прихлебывал чай.
— Понятно, следствие, — уже волнуясь, продолжал Богучаров. — Узнал, что он деньги взял, в город приехал, но в контору не заходил и домой не вернулся. Следователь расспросил всех и решил, что артельщик скрылся с деньгами, напечатал публикации и успокоился.
Богучаров взволнованно перевел дух.
— А я уверен, что здесь преступление, что он убит! — заключил он. — Вот вас и выписал. Помогите!
Он замолчал. Патмосов опустил голову и сосредоточенно вылавливал из чая косточку от лимона. Выловив ее и бросив в блюдце, он спросил:
— У вас есть подозрения?
Богучаров смутился.
— Видите ли, — ответил он, — я не решился бы сказать этого никому другому. Дело вот в чем. Матвеев, артельщик этот, лет пятидесяти, рябой, некрасивый и, кажется, довольно грубый, а жене его сейчас двадцать шесть лет. Бабенка вертлявая, смазливая. Детей у них нет, и про нее всякая сплетня ходит. Чертежник у меня тут был, разбитной такой малый и красивый. Лентяй и кутнуть любит. Я рассчитал его. Так она, говорят, с ним путалась.
— А артельщик ваш всегда деньги в сундук прятал, когда привозил?
— Всегда! Кажется, раз только с собой домой унес.
Патмосов кивнул.
— А кто у вас контору стережет?
— У ворот дворник. Внизу два сторожа: один Василий, вы его видели; а другой — Михей. Здоровенный мужик. При лошадях кучер, а здесь — я!
— А этого чертежника вы давно разочли?
— В середине мая, перед отъездом.
— Так что он мог знать про деньги?
— Вполне! — Богучаров махнул рукой. — Да разве здесь утаишь что-нибудь! Чеки проводятся по книгам, пишутся открыто, иногда весь день на столе лежат. По семейному. Я думаю, все знают, когда Матвееву ехать и сколько он привезет…
— Занятия у вас с какого часа?
— С десяти.
— Ну, значит, я успею осмотреться, — сказал Патмосов.
— Я к вам Василия приставлю.
— Пожалуйста. А теперь уже простите. В сон клонит.
Богучаров засмеялся.
— И я хорош! Уже два часа! Уморил вас. Сам-то я выспался.
Он пожал руку Патмосову и вышел в соседнюю комнату, притворив дверь.
