Глава I
Семь цветов радуги
Летом 1808 года России приходилось воевать на два фронта: на севере со Швецией и на юге — с Турцией, но Петербург, несмотря на то, что стал почти театром северо-восточных действий, которые были очень близки к нему, продолжал жить своей обыкновенной столичной жизнью, даже мало отличавшейся от зимней, потому что двор не выезжал на дачу…
Государь император Александр I жил на Елагином острове в летнем маленьком дворце, бывшем доме масона Елагина, где, как говорили, сохранилось все, что касалось масонства.
Наиболее богатые из общества разместились на островах — на Каменном и на Крестовском, в особенности, те, кто имел тут свои дачи, и на Черной речке, считавшейся тогда самым аристократическим летним местопребыванием.
Здесь деревянные дома были построены на манер каменных, в так называемом «итальянском вкусе», окружены цветниками и подстриженными деревьями, а в прозрачные тогда воды Черной речки гляделись сентиментально-поэтические плакучие березы, спускавшие свои ветки над гранитными урнами, статуями и плитами с таинственно загадочными надписями.
Такова тогда была мода.
В средних числах июня к одному из таких домов на Черной речке подъехала карета и из нее вышел господин в летнем полосатом фраке — наиболее употребительной тогда одежде — с высоким жабо и в круглой шляпе с большими полями.
Он поднялся по ступенькам крыльца твердой, уверенной походкой и, когда, завидев его, выбежали два лакея в ливерях и в пудре, спросил у них:
— Аркадий Ипполитович Соломбин дома?
Лакеи удивленно оглядывали господина как совершенно незнакомого и с первого взгляда не внушавшего особенного доверия.
В самом деле, хотя его костюм и легкая английская карета были безукоризненны, тем страннее казались на таком господине огромные синие очки, целиком, почти с бровями закрывавшие его глаза, и, главное, неприятно поражали пряди жестких рыжих волос, ниспадавших из-под полей его шляпы.
Такой щеголь, каким был господин, приехавший в английской карете, должен был по тогдашней моде, во-первых, коротко стричь свои волосы, а во-вторых, носить никак не синие очки, а изящную золотую лорнетку…
Лакеи замялись, но все-таки старший из них спросил заинтриговавшего их приезжего:
— Как прикажете доложить?
— Доложи: Иван Михайлович Люсли, — приказал господин.
Лакей, видимо, никогда не слыхавший такой фамилии, снова выказал сомнение.
Тогда господин, называвший себя Иваном Михайловичем Люсли, достал бумажник, вынул оттуда визитную карточку, дал ее лакею и велел отнести.
Эта визитная карточка оказалась не совсем обыкновенной, она была отпечатана фиолетовой краской и в углу ее стояли буквы: «В.П.О.»
Лакей, отправившийся докладывать с карточкой, вернулся так быстро, как только мог, и кинулся к гостю с такой предупредительностью, что сразу было видно, что хозяин просить велел.
Не успел господин Люсли снять свою шляпу, как навстречу ему показался Аркадий Ипполитович Соломбин, человек весьма привлекательной наружности с мягкими, красивыми манерами.
— Милости прошу, добро пожаловать, — заметил он на великолепном французском языке, на котором не только говорили, но и думали в аристократическом русском обществе тогда. И он с поспешностью повел приезжего, показывая ему дорогу:
— Сюда, сюда, пойдемте ко мне в кабинет, — пригласил он, растворяя дверь.
Люсли следовал за ним, не меняя выражения лица, казавшегося совсем неподвижным благодаря огромным своим очкам.
Они вошли в кабинет.
Соломбин учтиво усадил своего гостя в кресло и стал приглядываться к нему, как будто видел его в первый раз.
Так оно и было на самом деле. Соломбин видел Ивана Михайловича Люсли впервые в своей жизни, но должен был встретить его и принять как знакомого и даже желанного гостя по его лиловой визитной карточке и по стоявшим на ней буквам «В.П.О.».
Люсли сел, подождал, пока сядет Соломбин, и тогда начал разговор — довольно странный и совершенно непонятный для человека, не посвященного в тайну, по-видимому, известную только им обоим.
Но они-то отлично понимали друг друга!..
— Вы знаете, что красный цвет весьма близок к фиолетовому, — сказал Люсли и взялся за борт своего фрака.
— Красный, смешанный с синим, дает фиолетовый, — спокойно ответил Соломбин, улыбнулся и, как будто случайно, три раза закрыл и открыл правый глаз.
— Синий тут ни при чем, — возразил Люсли, — я говорю про красный, — вынул из кармана лиловую кокарду и нацепил ее себе в петлицу.
Тогда Соломбин встал и надавил какую-то пружинку, достал маленький ящик из бюро, достал оттуда кокарду красного цвета и тоже надел на себя.
— Я вижу, что вы именно тот, к которому у меня дело, — успокоительно произнес Люсли.
— Я не показал бы вам этого, если бы не убедился, что вы в самом деле тот, который может иметь ко мне дело, — заметил Соломбин.
Рыжий Люсли наклонил голову.
— Вы являетесь одним из семи цветов радуги — Красным.
— А вы — Фиолетовым…
— Совершенно верно. Остаются еще пять…
— Пять, но на самом деле четыре…
— И это верно. Мне известно, что прежний Желтый «выцвел», как принято выражаться между нами. Но я должен успокоить вас: взамен прежнего найден новый Желтый в Петербурге…
Соломбин пожал плечами, как будто хотел сказать, что это вовсе не касается его.
— Остальные четыре, — продолжал Люсли, — поручаются вам. Я приехал к вам с просьбой, чтобы вы известили Синего, Оранжевого, Голубого и Зеленого, что мы должны собраться в четверг в восемь вечера.
Соломбин ничего не возразил, только спросил:
— Где?
Люсли дал ему подробный адрес.
Глава II
Желтый
— Однако, — сказал Соломбин, — все мы, насколько мне известно, должны собираться не иначе, как под председательством того, кто объединяет нас всех, то есть все семь цветов, в один — то есть Белый, — пояснил он Люсли.
— Ну да, Белый, — утвердительно кивнул головой Люсли и промолвил:
— В четверг у нас будет председательствовать новый Белый, присланный нам из Парижа.
Соломбин встрепенулся.
— Новый Белый? — переспросил он.
