потому что мне нравилась та горячность, с которой вы делали это… И эта ваша горячность и спасает вас в моих глазах… Хорошо! На этот раз сохраните свой цвет и постарайтесь дальнейшей деятельностью своей заслужить мое одобрение и одобрение общества.
— О! — воскликнул Люсли. — Поверьте, что я достану этот молитвенник!..
Старик встал со своего места, подошел к нему и, положив ему руку на плечо, сказал:
— Помните одно! Ничего не делайте по собственному почину, без моего приказания, иначе я отниму у вас кокарду.
После этого он вышел, махнув рукой Люсли, чтобы тот не провожал его.
Глава VII
Месье Орест опять «нездоров»
Орест Беспалов выпил на собственный счет еще целый графинчик и так «разукрасился», что домой возвращался совсем не твердыми шагами. Он шел пошатываясь, на растопыренных ногах, как ходят по палубе моряки, и громко рассуждал сам с собой.
Рассуждения Ореста были очень глубокомысленны, и он изредка находил, что дважды попал не туда, потому что положительно плохо было то, что он был в незнакомом трактире, так как из знакомого ноги сами идут домой по привычке, а тут удивительно трудно сообразить, где он и куда надо идти.
Конечно, можно было бы спросить, но все дело в том, что бывает удивительно трудно выговорить такие слова, как «Невский проспект!». Но вот Орест отыскал эту улицу, а на ней и дом Саши Николаича.
Стараясь держаться теневой стороны, он обогнул этот дом, причем на углу, на повороте, удержался за водосточную трубу и проник к растворенному окну в кабинет Саши Николаича. Тут Орест, после невероятных усилий, уселся на подоконник и прислонился к косяку.
Его появление было замечено Сашей Николаичем, сидевшим у себя в кабинете и читавшим книгу. Увидя Ореста на подоконнике своего окна, он сейчас же понял, что тот опять напился.
— Что вы тут делаете?.. Зачем безобразничаете?
— Гидальго! — беспомощно произнес Орест, помотав головой. — Я должен немедленно иметь у вас аудиенцию по весьма серьезному делу, а я между тем помню завет…
— Какой еще завет?
— Не переступать порога вашей священной обители в нетрезвом состоянии. А так как я нахожусь в таковом, то и вышел из положения со свойственной мне гениальностью, сев, как вы видите, на подоконник с внешней стороны вашего кабинета!
Николаев махнул рукой и только спросил:
— Где это вы так напились опять?
— Невозможно было иначе! — энергично заговорил Орест. — Закон светских приличий того требовал… понимаете, гидальго? Новое аристократическое знакомство, великолепный джентльмен в собственной карете… трактир… и все такое прочее… И все по поводу такого священного предмета, как молитвенник… Отсюда вы видите, что я руководствовался возвышенными чувствами!
— Да! — вспомнил Саша Николаич. — Вы же должны были откупить на аукционе молитвенник… Ну, хоть это-то вы сделали, по крайней мере!..
Орест пожал плечами.
— Разве вы могли сомневаться в словах Ореста Беспалова? Разумеется, купил!
— И где же он, этот молитвенник?
— Остался в руках аукционного мастера, которому я смог внести выданную мне вами сумму задатка с тем, что остальное доплачу потом…
— Но ведь я вам дал сто рублей!
— Совершенно верно.
— И вы их внесли только в виде задатка?!
— Д-да!
— И за сколько же вы купили молитвенник на аукционе?
— За тысячу восемьсот двадцать пять рублей!
Саша Николаич выпустил из рук книгу и открыл рот.
— Да вы как? — спросил он. — Напились-то до аукциона или после?..
— Нет, гидальго, после!.. И напился я в обществе того самого джентльмена, который и набавлял цену! Во всяком случае, можно утешаться тем, что молитвенник, значит, стоит таких денег… Вероятно, это величайшая библиографическая редкость!..
— Тысяча восемьсот двадцать пять рублей! — повторил потрясенный Николаев.
— Да ведь вы же сами, — остановил его Орест, — изволили сказать мне, чтобы я не стеснялся в деньгах, если нужно!
— Ну, хорошо… Ну я-то думал… ну там сто рублей все… Но чтобы такую сумму доплатить!..
— Да кто это вам сказал, гидальго, что ее надо платить?
— А как же иначе? Я хочу вернуть этот молитвенник во что бы то ни стало!..
— И вернете!
— Каким же это образом?
— Гениальность Беспалова, — Орест подтянул и утвердил обе ноги на подоконник, обхватил их руками, оперся подбородком о колени и пристально посмотрел на Сашу Николаича, после чего произнес: — Сегодня на аукционе торг, и на нем догнали цену молитвенника до тысячи восьмисот двадцати пяти рублей… В счет этой суммы я внес сто рублей, а остальные деньги вносить я вовсе не собираюсь. . тогда молитвенник поступит на переторжку, на которую я явлюсь, а мой конкурент, вероятнее всего, больше не появится, и на переторжке молитвенник останется за мною рубля за два-три… Ведь книга — не водка, и таких любителей, которые платили бы за нее большие деньги, можно встретить не каждый день… Таким образом, вся операция будет стоить вам сто три или сто четыре рубля… Вы поняли теперь?
— Да, теперь понял.
— Ну, еще бы, когда я так все толково разъяснил!.. Ну а теперь, гидальго, до свидания, я отправляюсь отоспаться, по обыкновению, к родителю своему, титулярному советнику Беспалову, ибо вполне сознаю, что в моем настоящем виде я в этот дом неприемлем!
— Ну, так уж и быть! — усмехнулся Саша Николаич. — Пройдите в вашу комнату потихоньку и выспитесь там!
Орест спрыгнул с подоконника, пошатнулся, но самостоятельно выпрямился во весь свой рост и произнес:
— Орест Беспалов не унизится до снисхождения… В милостях не нуждаюсь, поэтому удаляюсь под родительский кров… Будьте здоровы!..
Он снял картуз, раскланялся и исчез.
В это время в кабинет входила маленького роста старушка с высокой прической и лицом маркизы.
Саша Николаич обернулся к ней и спросил:
— Вы ко мне, маман?.. Отчего вы не послали за мной, а обеспокоились сами?
— Ах, мой миленький, — быстро заговорила она, — ну какое же тут беспокойство?.. И потом, знаешь, я пришла просто посидеть у тебя… тут прохладнее!.. Я очень люблю тут, у тебя… А месье Орест, кажется, опять нездоров? — сказала она, указав на окно, с которого исчез Орест Беспалов.
Она никогда не называла его иначе, только «месье Орест», и слово «пьян» почитала неприличным настолько, что вместо него произносила всегда «нездоров»…
— Он-то уверяет, маман, что в нем «два угодья»! — улыбнулся Саша Николаич.
— Это, должно быть, милый, очень остроумно, только я не понимаю! — добродушно откликнулась старушка. — Какие еще два угодья?
— А это по пословице: пьян да умен — два угодья в нем!
