представил девицам явление — струящееся из ниоткуда в никуда объемное марево иного мира. Те текучую завесу тоже сперва не разглядели, а после, прочухав, ахнули… Пока необычайно возбужденные Настя и Катенька осматривали чудо, Егор отметил про себя, что вздутая зеленоватая линза несколько округлилась, хотя еще и не потеряла овальной формы, спустилась чуть ниже и немного сместилась относительно некогда начертанной им на полу и до сих пор никем не стертой меловой линии. Егора, как и в прошлый раз, охватило заметное волнение — бестревожное, но воодушевляющее, зовущее к действию. Возможно, волнение было даже более, нежели в предыдущий раз, волнительное. Грыжа, вылезшая с изнанки действительности, определенно претерпевала какие-то метаморфозы. «Если однажды она втянется обратно, — подумал Егор, — и в этот миг я буду здесь… Ну то есть окажусь в ней, войду в нее — куда я денусь? Вправлюсь в иной мир с нею вместе? Интересно, какие там надои свиного молока?»
Нащупав в темноте прежде замеченную им у дверей зала, где он сбросил с плеча сумку, швабру, Егор положил ее на пол под объект. Отошел в сторону, поймал ракурс, посмотрел, так ли лежит, вновь подошел и поправил, уточняя. Относительно прежнего положения линза сдвинулась в сторону балкона и слегка развернулась против часовой стрелки. От пола же ее нижний край теперь находился ровно на уровне Егоровых глаз.
Удовлетворившись изысканием, Егор включил свет.
На этот раз Тарарам предложил действовать следующим образом: принести в зал два стола и поставить их друг на друга — так, чтобы Насте не пришлось прыгать с лестницы на пол, а осталось бы только взобраться на расположенные под, как она однажды выразилась, «зеленоструйной волевоплощалкой» столы и, преисполнясь отваги, сделать шаг, решительно пройти сквозь испытание чужой пустотой. Помимо удобства исполнения задуманного, в этом случае появлялась возможность задержаться и некоторое время провести внутри невидимого при включенном освещении инопространственного пузыря. Ну а Рома с Егором, взобравшись с двух сторон на стулья, Настю бы подстраховали…
Задерживаться в пузыре Настя категорически отказалась. А пройти… Ну что ж, она сама на это вызвалась, она пройдет…
План был принят. Егор с Ромой принесли из кулуаров столы и, ориентируясь по ручке швабры, водрузили их друг на друга — столешница верхнего оказалась как раз на высоте Егоровых глаз, а лежащая на полу швабра делила конструкцию пополам. В целом архитектоника выглядела надежной. По бокам столов поставили два стула, после чего у торца установили стремянку.
— Давай, — сказал Тарарам Насте, — дерзай. Еще немного, и самое твое заветное желание исполнится.
Настино лицо отчего-то было бледным. Тем не менее она решительно взобралась на стремянку и, сперва испытав место ногой на предмет его крепости, встала на краю верхнего стола — перед невидимой, бесплотной и физически как будто бы никак не ощутимой преградой. Рома с Егором быстро подхватили стремянку и расставили ее возле противоположного края постройки.
— Давай, — вскочив на стул, снова поторопил Настю Тарарам и, не удовлетворившись сказанным, скомандовал: — Пиль!
— Подожди, — встрепенулся Егор. — Стой.
Настя, впрочем, и так стояла без движения, не то внутренне примеряясь к первому шагу, не то просто схваченная столбняком.
Егор метнулся к дверям зала, расстегнул сумку и достал из нее незачехленную скрипку-«половинку», а вслед за ней — слегка махрящийся конским волосом смычок. Эту «половинку» когда-то мучила его сводная сестра. Впоследствии, ввиду очевидной и, пусть с разными чувствами, но все же всеми признанной бесперспективности, учеба не имела продолжения, а сегодня утром Егор, вспомнив о несчастной, претерпевшей муки ада скрипке, съездил к отцу и одолжил давно заброшенный на пыльные антресоли инструмент. Разумеется, скрипка была не настроена, но Егор счел этот факт несущественным — ведь настройка его собственного голоса тоже, мягко говоря, оставляла желать лучшего.
Настя, казалось, Егоровой заботы не заметила. Она вообще как будто ничего вокруг не замечала — лицо ее по-прежнему было бледным, плечи слегка трепетали, а взгляд, найдя в пространстве какую-то невидимую, но ужасно липкую точку, остановился и словно бы полностью в этой точке увяз. Егор положил скрипку и смычок на пол возле стремянки, после чего занял свою позицию на стуле.
— Ну иди же, — подбодрил Настю Тарарам. — Хочешь жить — сумей родиться.
Словно разбуженная этим напутствием, Настя вздрогнула и сделала осторожный шаг. Егору снизу показалось, что воздух вокруг нее, стол под ней да и все окружающее пространство колыхнулись, будто были киселем с подвешенными в нем сгустками разной плотности. Настя сделала еще один шаг, и мир в глазах Егора опять качнулся, как при небольшом светопреставлении. После третьего шага Настя оказалась на противоположном краю стола и ухватилась за стремянку. Егор не представлял, как сам выглядел после прыжка сквозь воспаленное пространство, но при виде одолевшей грань миров Насти страх ударил в его сердце. Какое-то невозвратное отсутствие читалось в ее взгляде, какое-то далекое, нездешнее парение… Катенька рванулась по стремянке вверх и, бормоча слова, какие говорят тяжело больным людям или неразумным детям, помогла подруге перебраться на лестницу. Тарарам поддерживал Настю со стула, а Егор уже принимал ее, неуверенно перебиравшую перекладины ногами и руками, снизу.
Спустившись со стремянки, Настя сонно, едва разводя веки, посмотрела на Егора и стала тихо оседать на пол. Егор, меча по сторонам испуганный взгляд, подхватил ее и крикнул:
— Рома! Стул!
Тарарам подставил стул, но Настя, полностью обмякнув, не удерживалась на нем, клонилась и норовила соскользнуть. Катенька подставила второй стул, а Тарарам выхватил из зрительского ряда еще пару. Составив стулья вместе один к другому, осторожно уложили на них Настю. Тело ее казалось совершенно расслабленным, как тело впавшего в мертвецкий сон пьяницы. Да нет, не казалось, таким бесчувственным, мертвецким на стульях тело и лежало.
— Со мной так же было? — с тревогой спросил Егор.
— С тобой было по-другому, — признался Тарарам. — Так ты другого и хотел.
— Но она ничего не хочет. — Егор недоуменно посмотрел на скрипку. — Что с ней?
Катенька между тем, склонившись над Настей, слушала ее дыхание, щупала пульс, трогала лоб и в конце концов констатировала:
— Да она просто спит.
Тарарам бросил взгляд на Настино лицо, к которому уже возвращался здоровый цвет, и подтвердил:
— Точно — спит и видит сон.
Егор тоже посмотрел на Настино лицо — глазные яблоки под ее веками вращались, следя за действием, которое послал ей на потаенный экранчик неутомимый мастер сновидений. Какое-то время дыхание спящей было ровным, однако под взглядом Егора оно постепенно стало учащаться, сбиваться с ритма, спотыкаться… Нет, чувств Настя вовсе не лишилась — лицо ее смущало внутреннее, из грез идущее волнение, лицо оживало, но жизнь его была пугающей. Гримаса ужаса сменялась на нем гримасой страдания, губы то дрожали в беззвучных рыданиях, то округлялись в неслышном крике, на лбу выступили капли пота, желваки вздувались на скулах, челюсти сжимались до зубовного скрипа, а влажные шары под трепещущими веками вертелись бешено и страшно. Смотреть на это было невыносимо, но Егор, Катенька и Тарарам, оцепенев, смотрели, зачарованные рвущим Настю в клочья изнутри кошмаром.
Так длилось вечность. Наконец, на самом пике пытки Настя, судорожно вздрогнув всем своим существом, слабо всхлипнула, что в недрах сна равнялось, видимо, нечеловеческому воплю, и открыла круглые, опаленные невыразимой жутью глаза. Кажется, они даже дымились.
— Ну что ты… — Егор брякнулся на колени и погладил Настю по волосам. — Что ты… Маленькая моя. Все хорошо. Я здесь, с тобой. Все хорошо. Мы все здесь. Мы с тобой. Бояться нечего. Я рядом. Все в порядке.
Некоторое время Настя чужим, неузнающим взглядом смотрела на Егора, потом несколько раз сморгнула, и по щеке ее покатилась слеза. Слова, которые продолжал бормотать Егор, прежде были ему незнакомы — должно быть, раньше они таились в глубоких хранилищах, как стратегический запас, который скрыт до поры и появляется лишь в нужную минуту, в беде, чтобы поддержать и спасти.
