– Тогда обсуди это с вашим лучшим инженером – мистер Фергюсон, кажется, его зовут? – когда вернемся домой.
– Ты настаиваешь на своем?
– Я пророчествую. Это случится не скоро – первая дорога, от Кливленда до Цинциннати, двинется лишь через несколько лет. Я говорю об этом сейчас, чтобы 'Гарриман Индастриз' первые ухватились за дело.
– Я поговорю с Фергюсоном.
– Хорошо. А теперь позволь, я за тобой поухаживаю – ведь ты был со мной так мил.
Вернулась я в среду и по дороге домой заехала в контору 'Аргуса' к полковнику Фрисби, президенту компании.
– Я вернулась, можете снять специальное наблюдение с моего дома. Есть какие-нибудь донесения?
– Да, миссис Джонсон. Дом ваш на месте – ни пожара, ни налета, ни взлома не случилось, была только шумная вечеринка в ночь на вторник и несколько менее шумная прошлой ночью – молодежь есть молодежь. Ваша дочь вчера не была в школе – проспала, наверное: понедельничная вечеринка затянулась за полночь. Но сегодня пошла в школу и выглядит нормально.
Записать специальные услуги на ваш счет или желаете расплатиться?
Я расплатилась и с легким сердцем поехала домой.
Войдя, я принюхалась: дом следовало проветрить.
И произвести генеральную уборку. Но это уже мелочи.
Присцилла явилась домой чуть позже четырех, настороженная – но, когда я улыбнулась ей, ответила мне улыбкой. Я не стала ничего говорить по поводу беспорядка в доме, повела ее обедать и рассказала о своей поездке.
Частично.
В пятницу я заехала за ней в школу и отвезла к доктору Рамси, предварительно с ним договорившись. Присцилла поинтересовалась зачем.
– Доктор хотел посмотреть тебя еще раз через пару месяцев. Они как раз прошли.
– И он будет во мне ковыряться?
– Возможно.
– Не хочу!
– Повтори еще раз, да погромче, чтобы тебя услышали в Далласе. Потому что, если ты говоришь серьезно, придется обратиться к твоему отцу. Твой официальный опекун – он. Ну так что?
Присцилла умолкла. Примерно через час Джим вызвал меня к себе в кабинет.
– Сначала хорошие новости. Вшей у нее нет. Теперь плохие. У нее сифилис и триппер.
Я выругалась, облегчив душу, Джим покачал головой.
– Леди так не выражаются.
– Я не леди. Я старая кошелка, и у меня неисправимая дочь. Ты сказал ей?
– Родителям я всегда говорю первым.
– Хорошо, давай теперь скажем ей.
– Погоди. Я предлагаю положить ее в больницу, Морин. Не только из-за гонореи и сифилиса, а из-за того эмоционального состояния, в котором она окажется, узнав, что у нее. Сейчас-то она держится с вызовом, почти надменно – но что с ней будет через десять минут?
– Все в твоей воле, Джим.
– Позвоню в Мемориал Белла и спрошу, нельзя ли поместить ее туда немедленно.
Глава 22
СПИСОК ЭСТЕТИЧЕСКИ УСТРАНЯЕМЫХ
Меня разбудил шум. Я все еще сидела в кромешном мраке фургона, прижимая к себе Пикселя.
– Пиксель, где это мы?
Бррумм. (Почем я знаю?) – Тихо! – Кто-то открывал дверь фургона.
– Враг?
– Не знаю. Но не стреляй, пока не увидишь белки его глаз.
Дверь откатилась в сторону. На фоне проема возник чей-то силуэт. Я заморгала.
– Миссис Лонг?
– Кажется, да. Да.
– Извините, что так долго продержали вас в темноте. Но к нам явились прокторы Верховного Епископа, и их только что удалось сплавить, сунув им взятку. А теперь надо шевелиться – взятки хватит ненадолго. Так сказать бесчестность второго порядка. Могу я предложить вам руку?
Я оперлась на его руку – костлявую, сухую и холодную – и сошла вниз, левой рукой держа Пикселя. Человечек был маленький, в темном закрытом костюме, и походил на скелет больше, чем кто-либо из моих знакомых. Одни кости, обтянутые чем-то вроде желтого пергамента, и больше ничего. Череп был совершенно лысый.
– Разрешите представиться, – сказал он. – Доктор Франкенштейн.
– Франкенштейн, – повторила я. – Мы с вами случайно не встречались у Шваба на бульваре Сансет?
Он коротко рассмеялся, будто сухие листья зашелестели.
– Вы шутите. Это, разумеется, не моя настоящая фамилия, а псевдоним.
Вы скоро поймете. Сюда, пожалуйста.
Мы находились в сводчатом помещении без окон, освещенном чем-то вроде бестеневого пенопласта Дугласа-Мартина. Мой спутник привел меня к лифту.
Когда двери закрылись. Пиксель попытался сбежать, но я его не пустила.
– Нет уж. Пике. Тебе надо посмотреть, куда меня отведут. – Говорила я шепотом, но мой провожатый откликнулся:
– Не волнуйтесь, миледи Лонг – вы теперь среди друзей.
Лифт пошел вниз (?), остановился, мы вышли и сели в пневматическую капсулу. Пролетев пятьдесят ярдов, или пятьсот, или пять тысяч, капсула замедлила ход и остановилась. Мы вышли. Другой лифт повез нас наверх. Мы очутились в роскошном салоне, где сидело с дюжину человек, а потом вошло еще несколько. Доктор Франкенштейн предложил мне удобное кресло в просторном кругу других, почти все из которых были наняты. Я села.
Пиксель не пожелал больше терпеть. Он выскользнул у меня из рук, соскочил на пол и пошел обследовать комнату и тех, кто в ней находился, держа хвост трубой и тыча повсюду свой розовый нос.
В центре круга стояло инвалидное кресло, занятое невероятно толстым мужчиной. Одна нога у него была отнята по колено, другая еще выше. Глаза скрывались за черными очками. Я сочла, что он диабетик, и задумалась над тем, как бы стал его лечить Галахад. Инвалид произнес:
– Начнем, дамы и господа. Мы обрели новую сестру, – он указал на меня здоровой рукой, точно церемониймейстер из кинофильма, – леди Макбет.
Она…
– Минутку, – возразила я. – Я не леди Макбет. Я Морин Джонсон Лонг. Он медленно навел на меня свои очки, как орудийную башню.
– Неслыханно. Доктор Франкенштейн?
– Извините, господин председатель. Разбирательство с прокторами нарушило весь распорядок. Ей ничего не объяснили.
Толстяк испустил долгий свистящий вздох.
– Невероятно. Мадам, примите мои извинения. Позвольте представить вам наш кружок. Все мы здесь
