пошевелиться.
— Лия.
Я не хочу оборачиваться на звук своего имени, но взгляд его словно притягивает посмотреть на него. В голосе слышен приказ, ослушаться которого я не могу, хотя он мягок, точно туман, окутавший леса с приходом ночи.
— Я знаю, что произошло, — продолжает Димитрий, — и не виню тебя.
В глазах его понимание. Это смущает и — да! — злит меня. Я ставлю кружку на землю рядом с собой.
— Что вы вообще обо мне знаете? И откуда?
Лицо его смягчается.
— Я знаю про твоего брата. Знаю, что он погиб в реке, знаю, что ты была при этом.
Слезы жгут мне глаза. Я вскакиваю и неверными шагами бреду к краю лагеря, пытаясь успокоиться. Решив наконец, что могу говорить нормальным голосом, я возвращаюсь к Димитрию. Весь гнев, все разочарования минувших недель — нет, даже месяцев — сочатся из каждой поры моей кожи.
— Да что можете вы знать о моем брате? Что можете знать о его гибели и моей роли в том? — Я упираюсь обеими руками в бедра, не в силах удержать поток рвущихся с губ горьких слов. Я уже утратила счет своим вопросам, но сейчас неважно, получу ли я ответы на них. — Вы не знаете обо мне ничего! Ничего! И не имеете права! Не имеете права говорить о моем брате!
Однако, упомянув о Генри, я мгновенно теряю запал и вынуждена снова бороться с печалью, с всепоглощающим вселенским отчаянием, что едва не заставило меня перед отъездом в Лондон броситься с утеса в Берчвуде. Я стою перед Димитрием, все так же упираясь руками в бока, часто и с трудом дыша.
Он встает и подходит ко мне. Близко. Слишком близко.
Слова его окрашены нежностью.
— Я знаю больше, чем ты думаешь. О пророчестве. О твоей жизни до Лондона. О тебе, Лия.
На миг мне кажется, что я пропаду в этих глазах. Утону в этом бездонном море, и никогда не захочу искать дорогу назад. Но потом до меня доходит смысл его слов: «Я знаю больше, чем ты думаешь. О пророчестве…»
Пророчество. Он знает о пророчестве!
— Погодите! — Я делаю шаг назад, тяжело дыша, хотя сейчас уже скорее от растерянности, чем от гнева. — Оттуда вы знаете о пророчестве? Да кто вы такой?
14
Димитрий ерошит черные волосы и на миг кажется совсем мальчишкой. Потом он суровеет и показывает мне на упавшее бревно рядом.
— Пожалуй, тебе лучше присесть.
— Перед тем, как садиться, я, с вашего разрешения, хотела бы все же узнать, кто вы такой. — Я складываю руки на груди.
Он усмехается, и я бросаю на него суровый взор, пытаясь прекратить это неуместное веселье. Однако безрезультатно.
Отсмеявшись, он вздыхает.
— Если я заверю, что я на вашей стороне и нахожусь здесь лишь затем, чтобы защитить вас, ты присядешь и позволишь все объяснить?
Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь отыскать там злобу или лживость, но читаю лишь честность.
Кивнув, я сажусь. В конце концов, он спас меня от гончих. И хотя мне еще не выдалось возможности поговорить с Эдмундом, ясно, что они с Димитрием знакомы.
Димитрий опускается рядом со мной. Несколько мгновений он смотрит в костер, а потом начинает:
— Мне вообще не полагается здесь находиться. Я… пересек границы, чтобы попасть сюда. Священные границы, кои нельзя нарушать.
Я устала и замерзла, но пытаюсь подавить досаду.
— Почему бы вам не рассказать мне всю правду?
Он кивает. Глаза наши встречаются.
— Я член Совета Григори.
— Григори? Но я думала, Совет Григори призван создавать и хранить законы Иномирий.
— Так оно и есть, — просто отвечает он.
— Тогда почему вы здесь?
— Я был послан присматривать за тобой, пока ты ищешь недостающие страницы и ключи к пророчеству.
— Присматривать за мной? Вы имеете в виду — защищать меня?
Он глубоко вздыхает.
— Не совсем.
Я встревожена.
— Может, тогда объясните в точности, для чего вас послали?
— Чтобы удостовериться в том, что ты не используешь в поисках запретную магию.
Он произносит это единым духом, и я с запозданием осознаю, почему ему понадобилось столь длинное вступление.
— Вас послали шпионить за мной?
Ему хватает совести хотя бы покраснеть.
— Лия, пойми, пророчество существует уже много веков, но никогда еще не было столь близко к исполнению. Никогда еще в Иномирьях не верили, что конец и в самом деле не за горами. Что Самуил может воцариться в этом мире и, возможно, в том тоже. Мы, как никто иной, хотим, чтобы пророчество завершилось, хотим увидеть покой в Иномирьях. Но события… вырвались из-под контроля, кто-то должен следить за ситуацией. Это всегда было задачей Совета Григори.
Я думаю о сестре, и во мне вскипает ярость.
— Так значит, я нахожусь под вашим надзором? А как насчет Элис? Кто следит за тем, как она нарушает законы Григори?
— Мы пытались следить за Элис. — В голосе его звучит поражение. — Но безрезультатно. Даже призрачное воинство признает власть Совета Григори — хотя бы внешне, но Элис — она не чтит законов Иномирий, не признает нашу власть. Хуже того, она достаточно могущественна и умеет странствовать по Равнинам так, что мы не замечаем ее. Мне больно это признавать, но она неподвластна нам. Сдается мне, даже воинству не под силу ее обуздать.
— Тогда зачем они заключили союз с ней? Зачем действуют с ней заодно?
Димитрий вскидывает руку, успокаивая меня.
— Потому что не могут заполучить тебя. Элис — их самый могущественный союзник в физическом мире, более могущественный, чем многие падшие души, что ждут здесь прибытия Самуила. А все потому, что она связана с тобой. Через нее они надеются дотянуться и до тебя.
Я качаю головой.
— Но ведь Элис… Она не имеет на меня никакого влияния. Мы с ней во всем — в целях, в стремлениях — враги.
Димитрий наклоняет голову.
— Однако не правда ли то, что если она зовет тебя, ты приходишь на зов? И она приходит, если ты зовешь ее. Разве не правда то, что ты видишь ее призрачный облик в ночь, когда она странствует по Равнинам? Что она видела тебя, хотя ты находилась за тысячи миль от нее?
— Да, но я совсем не собиралась. Я не хотела показываться Элис, пересекать границы Иномирий. Я сама же первая и изумилась, когда она подняла голову и посмотрела прямо на меня.
— Я знаю. Мы все знаем, что законы Иномирий нарушаешь не ты, а Элис. Элис пускает в ход свое
