Воссоединенные

свою рубашку через голову. В тусклом свете воздушного корабля я вижу выступы лопаток и мускулы на его спине, гладкой и загорелой.

И больше ничего.

Мое горло сжимается. — Кай, — говорю я.

— У тебя ее нет, —  слова Ксандера звучат грубовато, но голос сочувственный.  — Тебе нужно держаться от нас подальше, даже если мы не заразимся, то все равно можем быть переносчиками.

Кай кивает и снова надевает рубашку. Когда он поворачивается к нам, в его глазах что-то мелькает и тут же исчезает. Он и не ожидал, что будет иммунном; он никогда не был везучим. Но он счастлив, что повезло мне. Мои глаза наполняются сердитыми слезами. Почему это всегда происходит именно с Каем? Как он выдерживает это?

Он никогда не останавливается.

Голос Лоцмана снова звучит через динамик на стене. — Полет будет коротким, — объявляет он.

— Куда мы летим? — спрашивает Кай.

Лоцман не отвечает.

— В горы, — говорю я, и в то же время отвечает Ксандер: — Чтобы помочь Лоцману найти лекарство.

— Так вам сказала Инди, — уточняет Кай, и мы с Ксандером киваем. Кай поднимает брови, как бы говоря: Но что у Лоцмана на уме на самом деле?

— В трюме есть кое-что для Кассии, — говорит Лоцман. — Посмотрите в ящике, сзади.

Ксандер первым находит ящик и толкает его ко мне. Они с Каем оба наблюдают, как я его открываю. Внутри лежат две вещи: датапод и сложенный лист белой бумаги.

Сначала я вытаскиваю датапод и даю его подержать Ксандеру. Кай остается на другом конце трюма. Затем поднимаю лист гладкой белой портовой бумаги, она тяжелее, чем должна быть, сложена замысловатым образом, словно прячет что-то внутри. Развернув ее, я обнаруживаю микрокарту дедушки.

Брэм все-таки отправил её.

И кое-что еще. Расходящиеся лучами, из центра листа, линии из букв. Шифр.

Я узнаю эту схему — он нарисовал ее, как в игре, которую я однажды придумала для него на скрайбе. Это письмо моего брата. Брэм сам научился писать и вместо того, чтобы просто расшифровать мое сообщение, он собрал собственный простой код.  Мы думали, что ему не по силам обращать внимание на детали, но он, оказывается, еще как может, если достаточно заинтересован. Все- таки, он будет замечательным сортировщиком.

Я представляю лица родных, изгнанных в Кейю, и глаза наполняются слезами. Я просила только микрокарту, но они прислали больше. Шифр от Брэма, бумага от мамы, — я так и вижу ее заботливые руки, сворачивающие лист. Единственный, кто ничего не посылал, это мой отец.

— Ну же, — говорит Лоцман, — давай, взгляни на микрокарту. — Его тон остается вежливым, но в словах слышится приказ.

Я засовываю микрокарту в датапод старой модели, но изображение загружается всего через несколько секунд. Вот он, мой дедушка. Его прекрасное, доброе, умное лицо. Я не видела его почти год, разве что в своих снах.

— Датапод работает? — интересуется Лоцман.

— Да, — отвечаю я, горло сжимается от боли. — Да, спасибо.

На мгновение я забываю, что ищу нечто определенное — любимое воспоминание дедушки обо мне: но меня отвлекают картинки его личной жизни.

Вот дедушка ребенком стоит рядом со своими родителями. Вот чуть постарше, в гражданской одежде, а вот он рядом с девушкой, обнимает ее одной рукой. Это моя бабушка. Дедушка появляется, держа на руках ребенка, моего отца, с бабушкой, смеющейся возле них, а затем картинка сменяется.

На экране появляемся я и Брэм вместе с дедушкой.

И все исчезает.

Экран замирает на картинке с дедушкой в конце его жизни, его красивое лицо и темные глаза, полные веселья и достоинства, взирают на меня.

— По традиции, Сэмюэль Рейес составил список любимых воспоминаний о каждом из живых членов своей семьи, — рассказывает историк. — О своей невестке Молли он выбрал день, когда они впервые встретились.

Отец тоже вспоминал этот день. Еще в нашем городке он рассказывал, как вместе с родителями встречал мою маму с поезда. Отец сказал, что они все влюбились в маму с первого взгляда; и что он никогда не встречал никого, столь же сердечного и полного жизни.

— Любимым воспоминанием о сыне, Абране, был день, когда они впервые по-настоящему поссорились.

За этим воспоминанием должна стоять какая-то история. Надо бы расспросить отца, когда снова увижу его. Он вообще редко спорит с кем-то. Я чувствую легкий укол боли. Почему папа ничего не передал мне? Он по любому должен был одобрить отправку микрокарты. Мама ничего не стала бы делать за его спиной.

— Его любимым воспоминанием о внуке, Брэме, было первое сказанное им слово, — продолжает историк. — Этим словом было «еще».

Теперь моя очередь, я склоняюсь ближе, так же, как в детстве, когда дедушка рассказывал мне что-то интересное.

— Любимым воспоминанием о внучке, Кассии, — говорит историк, — был день красного сада.

Брэм оказался прав. Он правильно расслышал историка. Не дни, а день. Мог ли историк допустить ошибку? Как бы мне хотелось, чтобы они позволили дедушке говорить самому. Как я мечтаю услышать его голос, произносящий эти слова. Но Общество жило по своим правилам.

Они не сказали ничего нового, кроме того, что дедушка меня любил, — ни мельчайшей детали, о которой бы я не знала. И день красного сада мог быть любым из дней года. Красные листья осенью, красные цветы летом, красные почки весной, и даже, когда мы временами прогуливались в зимние дни, наши носы и щеки краснели на морозе, а на западе багровело солнце. Дни красного сада. Их было так много.

И я благодарна за все из них.

— Так что же случилось в день красного сада? — спрашивает Лоцман, и я поднимаю глаза. Я на мгновение забыла, что он все слышал.

— Я не знаю, — отвечаю я. — Не помню.

— А что написано на бумаге? — спрашивает Ксандер.

— Я еще не расшифровала.

— Я могу сэкономить тебе время, — говорит Лоцман. — Там написано: «Кассия, я хочу, чтобы ты знала, я горжусь тобой за то, что ты делаешь, и за то, что ты оказалась более храброй, чем я». Это написал твой отец.

Значит, отец все-таки отправил мне послание. И Брэм зашифровал его, а мама завернула в конверт.

Я снова гляжу на шифр Брэма, чтобы удостовериться, что Лоцман ничего не перепутал, но тут он прерывает меня.

— Эту посылку доставили в последний момент, — говорит он. — Выяснилось, что торговец, отвечающий за отправку, слег с болезнью. А когда послание попало в наши руки, мы обнаружили внутри любопытную микрокарту и письмо.

— Кто передал его вам? — спрашиваю я.

— У меня есть специальные люди, они отслеживают все, что может оказаться для меня полезным. Один из таких людей — глава архивистов из Центра.

И снова она предала меня. — Торговые сделки должны держаться в секрете, — говорю я.

— В условиях военного времени правила меняются, — отвечает Лоцман.

— Но у нас нет войны, — возражаю я.