ведь она общая (на самом же деле его)… Он же проходил мимо нее, и если его взгляд скользил по ней, то невидяще и с затаившейся на дне болью и презрением. И тогда она поняла, что он не хочет больше иметь с нею ничего общего: ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, не говоря уже об имуществе. Как-то ей подумалось, что есть единственный способ привлечь его внимание: умереть, чтобы он пришел к ней на могилу. Хотя, по правде, она мало надеялась даже на это… Она его хорошо знала. Для него она и так умерла.
А 'бубновый король'… Да, это был тот самый, с которым…
'Нет, ну ты представляешь, какая он скотина! — твердили подруги, утирая ей слезы. — Ка-ка-я сволочь! И кто мог предположить…' Они же посоветовали ей пойти к этой гадалке, чтобы 'бросила карты на этого подлеца'. Они говорили это таким тоном, словно можно было таким способом ему навредить, отомстить. Знающе говорили, авторитетно.
И Юлия пошла, но не для этого, а для того, чтобы узнать свое будущее. Его больше не было, и надо было позаботиться о себе самой, и утешиться хотя бы так, дремая перед гадалкой и с ее кошкой на ногах.
— Бубновый король, — вдруг произнесла она, — он вообще никакого отношения ко мне не имеет.
Гадалка подняла на свою гостью глаза:
— Душенька, ты что-то сказала?
Юлия вздрогнула от этого вопроса. Что-то случилось с нею только что, но что?.. Вдруг, она все поняла и узнала. Все… Ее голос наполнился верой в свою правоту. Она протянула руку и указала на карту.
— Этот король ваш сосед Игорь Андреевич. Вы сегодня ждете его на ночь, Александра Сергеевна.
Она говорила, понимая, что не может остановиться, замолчать. В эти мгновения в ней было столько правды, что для нее не хватало места в немоте.
Кошка на ее коленях напряглась, прижала уши и глухо зарычала, и внезапно, с сильным истеричным криком спрыгнула на пол и быстро забралась под диван, откуда беспрестанно доносился ее крик. Кошку словно резали, настолько сильно она вопила из своего убежища.
— Хозяйка квартиры переводила изумленный взгляд с дивана на гостью и обратно.
— Душенька, — в ужасе выдохнула она. Женщина напротив нее не могла знать ни ее имени, ни тем более имени ее соседа-любовника. — Что вы такое говорите?
Она не узнавала в этой женщине прежнюю, спокойную под тяжестью своего горя, девушку. Гостья за какое-то мгновение неуловимое изменилась: потемнели, стали черными, как вороново крыло, волосы, стали шире и гуще брови, и в безжалостной строгости сдвинулись к переносице, глаза из нежно-серых и потерянных стали бездонно-карими и налились чем-то недобрым, от чего хозяйка квартиры в ужасе попятилась.
— Ты… это… брось чудить, девка, — задыхаясь собственным страхом, неуверенно пролепетала она. — Иначе я милицию вызову.
Девица рванула на себе одежду, легко и просто разрывая ее на клочья. Под ее пальцами ткань рвалась, как гнилая. Хохот женщины, усиленный непонятным металлическим эхом, со звоном ударил по стенам квартиры. В этот же момент телефон, к которому пятилась гадалка, сорвался со столика, подпрыгнул в воздух и разорвался в нем, словно зенитный снаряд, брызнув в стороны синими шарами огней, разлетелся острыми осколками по углам комнаты.
Гадалка заверещала громче своей кошки и повалилась на пол, стараясь заползти под диван к своей любимице.
Огни, голубые светящиеся шары закружились по комнате вокруг полуобнаженной гостьи — на ней из одежды остались одни тоненькие плавки. С сухим треском лопнула в люстре лампа, но в комнате не стало темнее, даже светлее, так как вращающиеся огни загорелись ярче, и их блики, освещая тело девушки, делали его мертвенно-бледным. Она продолжала смеяться.
Со стола, словно подхваченные ураганом, поднялись в воздух разложенные карты, и из тех, на которых были изображены картинки, полезли маленькие черные фигурки. Они проворно спрыгивали с летящих карт и оказывались на столе, на котором с тоненьким смехом закружились в бешеном хороводе, пощелкивая длинными хвостиками, и в смехе потрясая головами с ослиными ушами и серповидными острыми рожками.
Несколько черных фигурок спрыгнули на пол и, дробно стуча по паркету миниатюрными копытцами, побежали к лежащей возле дивана женщине.
— А-а-а-а!!! — оглушительно закричала гадалка, лягаясь ногами, стараясь попасть в подбегающие фигурки, но те высоко подпрыгивали и ловко избегали ударов. Их звонкий и ехидный смех колокольчиками звенел в полутемной квартире.
— Будешь людей обманывать, шарлатанка? — блеяли и пищали они, наскакивая на женщину и бодая ее своими острыми рожками. Фигурки были размером не больше среднего пальца, но когда они одновременно, с нескольких сторон, атаковали женщину, она заорала от боли так, словно ей вскрыли нутро. Она ринулась прочь от них под диван, и он, тяжелый, оказался у нее на спине. Чертенята устремились за ней. Теперь из под дивана были видны дергающиеся женские ноги, а сам диван ходил ходуном, словно живой. — Будешь?.. Будешь?.. Будешь обманывать людей, шарлатанка?
Их голоса были тоненькими и прозрачными, хозяйка же и её кошка вопили так, что падала посуда в шкафу, но непонятным образом голоса чертей не тонули в этой ревущей какофонии, а звучали отчетливо и ясно.
Остальные черные фигурки продолжали со смехом вращать колесо хоровода. Они хором, сквозь блеющий смех кричали:
— Будет! Будет! Будет! Еще ей тысячу чертей под ребро! Еще! Дай ей! Дай!
А над всем этим, в окружении кружащихся в воздухе синих огней, стояла обнаженная женщина, которая продолжала громко и открыто хохотать и взмахивать руками, словно дирижировала всем, что происходило.
Вдруг, она бросила все и побежала к выходу из квартиры, и как только выскочила за порог, сразу на лестничной площадке превратилась в большую и пушистую черную кошку (на месте превращения остались лежать белые кружевные плавки). В квартире гадалки упала глухая и плотная тишина, которая прерывалась хныканьем женщины под диваном и тихим урчанием перепуганной кошки.
Это была своего рода охота. Он давно этим занимался. Пожалуй, лет семь, с тех самых пор, когда денег у него оказалось достаточно. В общем-то, их было не всегда вдоволь, но достаточно для того, чтобы с удовольствием заниматься тем, что он называл 'утиной охотой'. Для любимого хобби не надо было особой, настоящей, экипировки охотника. Только совершенные глупцы находили удовольствие в том, чтобы в высоких, почти до паха, а иногда и выше, сапогах бродить по днепровским плавням, отмахиваясь от туч комаров, держа на локте 'переломленное' ружье, и рыскать в камышовых зарослях в поисках птиц не хуже своего пса. Для его занятия снаряжение необходимо было совершенно другое, подороже: шикарный новый автомобиль, уютная 'конспиративная' квартира, туго набитый валютой кошелек, и время… Неторопливо рулить по ночным киевским улицам, внимательно всматриваясь в редких прохожих, среди которых вполне могла оказаться 'дичь'.
Он предпочитал высоких, так как сам был далеко не маленького роста, и его сорок семь лет не спешили еще гнуть его к земле. И эта охота была неким стимулом чувствовать себя в форме, еще годным на многое и много. Этой ночью у него было особенное, острое желание поохотиться. Особенное, но не необыкновенное. Эта острота была хоть и редкой в его жизни богатого и удачливого бизнесмена, но не постоянной. Если бы это было не так, то, как он понимал, у него пропал бы столь живой интерес к сему промыслу. И кроме этого, как он ясно предчувствовал, этой ночью ему должно было обязательно повезти, и в его руках, а затем и в постели окажется очень ценный экземпляр 'дичи'.
У него эта особенная острота возникала всякий раз, когда деловой день, либо предприятие[22] приносили значительный доход, либо удовольствие чего-то сделанного с результатом. Всякий раз, когда он чувствовал себя победителем. Одни, большинство его коллег, отмечали подобные события бурными и разгульными попойками, которые именовались не иначе как 'купеческими свадьбами'. Правда, Андрей Николаевич Москович мало знал о том, что такое настоящие купеческие
