чтобы не попасть под ноги редким прохожим. Она очень спешила по делам, которые были известны только ей…
Некоторые женщины об этих моментах говорят, что они летают. Мужчине сложно это понять, хотя эти моменты физической близости, большей частью, без них невозможны. Природа утонченности слабого пола способна в минуты наивысшего наслаждения уносить своих обладательниц в заоблачные высоты. Та же самая природа устроила так, что сильная часть человечества в эти же самые мгновения предпочитает думать о технической стороне процесса. Иначе вторая половина никогда не взлетит. Но подобные размышления могут постигнуть даже самого завершенного циника только после того, как завершился очередной сеанс любви. И ничто не способно доставить столько радости, такой сильной и огромной, как взаимность, возникшая на тверди самой настоящей любви. И лишь тогда становится ясным до полноты выражение: 'Любовь — это эгоизм вдвоем'.
Для них это было именно так. Никто из них не думал этой ночью ни о чем другом, как о том, чтобы как можно полней насладиться друг другом. Каждый намеревался получить наивысшее наслаждение, но исключительно путем максимального удовлетворения партнера. Два тела сплелись на полу возле кровати. Бесстыдная луна, удивленным белым глазом таращилась в раскрытое окно, поливая безжизненным светом бившиеся в страсти тела. Ветер, гулявший среди многоэтажек микрорайона, врывался в квартиру, проносился по сумрачной комнате, нападал на обнаженные и разгоряченные тела и спешил прочь. Не было у него сил остудить этот невидимый пожар чувств, который бушевал в сердцах двоих. Они стали одним целым, и никакая сила, тем более этот слабый весенний городской ветер, не могла из разъединить.
Это своего рода стремление глубже познать друг друга, и полученное знание самое единственное из всех, которое способно сделать двух людей наиболее родными, и ни одно родство из известных человеку не является самым откровенным и полным: ни мать не может знать о своем чаде столько, сколько узнает о нём её любовник или его любовница, ни отец, ни брат, ни сестра…
Она кричала прямо в лицо луне, которая своим светом словно закрепляла ночную тишину вокруг этого сладкого крика. Ее голос не имел скромности, а наоборот заявлял, со всей возможной бесстыдностью, о том наслаждении, которое получало ее молодое и сильное тело. Не поэтому ли нервно загорались окна в квартирах соседей, замирали в зрелом недоумении, как глаза человека, искушенного жизненной мудростью, и гасли, наполняясь теплой добротой ночной темноты, догадавшись о том, что происходило там на самом деле.
Они любили друг друга.
И они любили друг друга.
Они повернулись так, что она оказалась сверху. Она наклонилась к нему, прильнула к его телу своей грудью, тугой и налитой его лаской и поцелуями. Она шумно и сильно дышала, дурманящимся сознанием с упоением в сердце еще ощущая в себе его силу.
Ее поцелуй был сильным. До нытья, саднения в губах, но он не торопился их отпускать. Поцелуй был сладок, но скорее от крови несытости, которая рвала губы, чем от сказочного, придуманного любовного нектара, который, по мнению поэтов, любовники испивают из уст друг друга.
— Ты не устал? — задыхаясь, спрашивала она его сквозь унисонный грохот сердец, сквозь нежную хрипотцу своего голоса. — А я, кажется, сейчас умру…
Она поднялась над ним, но осталась в том положении, которое позволяло ей чувствовать его силу в своем теле наиболее ярко, даже немножко до боли. Она делала круговые движения стройными бедрами.
— Нет, ты не устал, — уверилась она, в блаженстве прикрывая глаза, и ее движения стали более сильными и ритмичными. — Нет, любимый, ты не устал…
— С тобой это невозможно, — жарким шепотом ответил он, поглаживая ее грудь, окаменевшие соски и лунную белизну ее кожи. — Мне кажется, что вот-вот и все кончится и меня больше ни на что не хватит, но… Но когда все заканчивается, оказывается, что я способен еще на многое.
— Это правда, — почти промурлыкала она. — Ты еще хочешь меня?
— Я не могу тебя не хотеть. Я тебя люблю.
Она быстро наклонилась, и также быстро и сильно, как и прежде, поцеловала его губы.
Вдруг, она замерла и всмотрелась в белый и холодный лик луны.
— Я тебя тоже люблю. Ты умеешь доставить настоящее наслаждение.
Она говорила, но он удивлялся той перемене, которая происходила в ее голосе. Он бы заметил и свет в ее глазах, но воспринимал его как отражение луны. Голос же постепенно, с каждым отдельным звуком, произносимым ею, менялся, становился отрешенным: она произносила слова любви, но они адресовывались кому-то другому, не ему. И это ощущение другого, чужого, было настолько сильным, что он вывернул голову, чтобы увидеть то, что видела его женщина, и кому принадлежала её нежность. В окне не было ничего, кроме полного и почти ослепительного лунного диска.
Он вскрикнул, когда почувствовал, как что-то острое впилось ему в грудь. Это было больно, но даже как-то приятно. И от этого ощущения, такого противоречивого, контрастного он не поторопился повернуть голову в сторону своей женщины.
— Это, — произнес он, жмуря глаза. — Это… это даже очень приятно.
В ответ он услышал слабое мурлыканье. Что-то защекотало его грудь, а потом… лизнуло очень горячим и шершавым языком.
Наконец, он повернул голову…
Второй его вскрик был сильнее первого.
На его груди сидела довольно крупная черная кошка. Она мурлыкала, поочередно впивая когти лап в мужскую грудь. Иногда она опускала морду, щекотала его кожу своими необыкновенно длинными усами и лизала ее своим шершавым языком. Она подняла морду и уставилась на него, часто и коротко дышавшего от переживаемого ужаса, зелеными фосфорическими глазами.
Он ещё раз закричал, когда кошка, мягкая и нежная, произнесла:
— Извини, любимый… Но иначе я не могу. — И прижала уши, терпеливо пережидая, пока утихнет его даже не крик, а нечеловеческий вой. Потом лениво соскочила на пол, и, кокетливо помахивая хвостом, прошла на балкон, словно не замечая, как пополз прочь от неё лежавший на полу мужчина, трясясь в диком ознобе.
Он видел, как она вышла на балкон, как незаметно превратилась обратно в женщину, которая томно вздохнула, потянулась, и с глубоким стоном наслаждения взмыла в воздух — очень медленно, лежа на воздухе, облитая до лакового блеска лунным светом, и, постепенно набирая скорость, нежась в пустоте, с тихим смехом, полетела куда-то к луне…
Доклад, который получил в ночь с 4 на 5 мая дежурный Оперативного отдела Министерства внутренних дел полковник Ковальчук, несколько озадачил. По роду своей работы ему приходилось быть информированным о различных случаях, которые, надо отметить, редко были из числа заурядных. И тем более, что информация о происшествиях, поступающая в Оперативный отдел, была не статистической, а именно той, которая требовала немедленного вмешательства со стороны подразделений, подчиняющихся непосредственно самому Министерству, штаб-квартире в Киеве. Это могли быть подобные недавнему угону львовского автобуса случаи, другие террористические акты, и вообще прецеденты, которые не могли быть разрешены подразделениями министерства на местах из-за того, что могли нести в себе угрозу государственной безопасности. Сюда же относились и так называемые резонансные убийства. Этими 'делами' занимались, вели следствие, лучшие следователи министерства.
Доклад представлял собой радиограмму. В момент, когда поступала информация, полковник Ковальчук не придал ее содержанию никакого значения, скорее всего из-за того, что первой его обязанностью было 'фильтровать' полученные сообщения, и выбирать те, которые действительно заслуживали вмешательства самого МВД. Часто 'органы' на местах старались спихнуть 'дела' министерству, когда, как оказывалось на самом деле, могло справиться с ними самостоятельно. Одним словом, в первый момент Ковальчуку показалось, что это заурядное происшествие (хоть и выглядевшее, как изощренное хулиганство), и место ему в Отделе статистики министерства, а 'разбор' по месту прецедента, силами того отделения милиции, на территории ответственности которого данное происшествие произошло.
