— Спасибо.
— Не стоит благодарности. Это моя работа.
— Куда мы направляемся сейчас?
Через сорок минут будем в Припяти. Город заброшенный, как и многое в этих краях, но там достаточно места, чтобы укрыться и при надобности держать оборону от вольных…
— Господин майор! — окликнул его кто-то из подчиненных.
— Да?
— На расстоянии примерно полукилометра за нами следуют три автомобиля с выключенными огнями.
— Продолжайте наблюдение. — И снова обращаясь к Гелику и Лерко произнес: — Нас уже вычислили, поэтому не думаю, что нас ожидает спокойная ночь в Припяти. Ладно, отдыхайте. Приятно было с вами познакомиться.
Он ушел.
Друзья некоторое время сидели молча.
— А я думал, — с облегчением в голосе проговорил Лекарь, удобнее умащиваясь в кресле, — что на этом свете нет справедливости вообще. Теперь же оказывается, что есть — надо только научиться ждать.
Через минуту он уже крепко спал.
В Припяти им выдали оружие: по автомату и пистолету. Остановились в заброшенном двухэтажном здании детского садика. Город был окутан темнотой, и его невозможно было рассмотреть, но пугала, настораживала густая, почти вязкая тишина. Такой тишины в настоящих городах не бывает. Жилой город не может молчать мертвенной немотой ни единой минуты потому, что он живет каждое мгновение, а здесь все было мертвым, и время здесь не шло, как ему положено, а наоборот копошилось в стенах зданий, незаметно, медленно и неотвратимо превращая их в обыкновенную пыль.
Быстро распределили места на случай нападения, выставили посты и легли спать. Но спали чутко, не только от ночной туманной зябкости, которая наползала на город серой влажной взвесью со стороны реки, но и от того, что машины загадочных преследователей отстали от автобуса у самой черты города, высадили несколько человек десанта, а сами спешно поехали обратно. Наверное, Кипченко был прав: эта ночь вряд ли будет спокойной.
С той самой снежной и памятной ночи на перевале Мирза-Валанг-Сангчарак, когда погибла Ева, Александру не снились больше сны. Раньше, еще в львовской психушке, их было столько, что его спасали от них. Снилась ему она. Виорика… Приходила и начинала говорить. Даже сразу после пробуждения он не мог вспомнить ничего из того, что она наговорила, но помнил настроение ее рассказов. Наверное, она жаловалась ему, так как невыразимая тоска и боль сжимали его сердце от той жалости, которую будили в нем эти ночные беспамятные повествования. Если же сама рассказчица была лишь плодом его больного воображения, царицей его ночных кошмаров, то боль и тоска были настолько реальными, что он умирал от них. Дело доходило до клинической смерти…
Раньше говорили, веря в пророчества и гадания, молодым девушкам, которые впервые оказывались в каком-нибудь месте, в гостях с ночевкой: 'На новом месте — приснись жених невесте'. Саша не знал, относилось ли когда-нибудь это к мужчинам, и тем более могло ли быть это забытое и заброшенное место, город Припять, тем самым местом, где имеют право сниться женихи невестам. Здесь в самую пору видеть в снах кладбища, и радоваться после всего, что приснился еще добрый сон…
Ночью было какое-то время, когда плотный речной туман растаял и в выбитое окно комнаты на втором этаже детского садика, в котором еще был силен, не выветрился запах детей. В оконный проем заглянула огромная и ослепительно белая луна. Ночное светило было настолько ярким, что вокруг его диска разливался голубой ореол, а сама высь, ее кусочек, очерченный ломаными гранями крыш многоэтажек, был чист от звезд.
— Колдовская ночь…
Это был ее голос. Он остался в его памяти, разложенный на мельчайшие составные, чтобы иногда самые бессонные ночи, проведенные в одинокой постели или в автомобильной кабине во время одного из бесконечных военных маршей, его можно было без труда вспоминать и… любить.
Он лежал головой к окну, поэтому лунный свет падал на его лицо, слепил как и солнце глаза, но не грел, не обжигал. Свет был мертвым.
Саша отвернул голову от окна и посмотрел в ту сторону, откуда раздался этот родной и до боли знакомый голос. Голос его мертвой любви.
Лунный свет чертил на стенах с облезлыми обоями четкие границы между плотной нечитаемой тьмой и ярким неживым светом. Тени были глубокими и загадочными. Одна из теней шевельнулась и начала расти приближаться к резкой границе света и тьмы. Еще Саша услышал слабый шорох босых ног по бетонному полу комнаты — шаги легкие, почти невесомые. Он зажмурил глаза и застонал, заскрипел зубами, из последних сил терпя жестокий приступ тоски, которая железными обручами воспоминаний и мары охватила его настрадавшееся сердце. Он лежал на сырых, сильно пахнущих прелостью, матрасах, которые когда-то служили ложем для детей в этом здании, ногами к тени, и видел как в ней неотвратимо растет и становится отчетливым белесое в сумраке продолговатое белесое пятно. Секундой позже оно уже напоминало фигуру человека в белых одеждах. Еще через одну можно было различить очертания женщины. Еще мгновение…
Лунный, иссиня-режущий свет ударил по ослепительно-белой ткани одежды. Александр крепко зажмурил глаза и резко отвернул голову в сторону. Он дал остыть вспышке света в сознании, а когда открыл их, то не сразу смог рассмотреть ту, что стояла в его ногах. То ли из-за того, что он пострадал от этого светового контраста, то ли от того, что лунный свет прямо-таки горел на белой ткани, Саша не мог увидеть подошедшую женщину. Ее окружало размывающее реальность голубоватое сияние.
— Я тебя напугала?
Этот голос… Он мог принадлежать только Виорике. Им не имел права и не мог говорить ни единый человек на всем земном шаре.
— Кто ты? — спросил он, по-прежнему жмуря глаза, от того что не мог смотреть на это ослепительное сияние, исходящее от женщины.
Она говорила тихо и нежно, как говорят люди, когда стараются не разбудить других. Рядом с Сашей спали Лекарь и три спецназовца.
— Я? — Она засмеялась. — После нашей последней встречи прошло чуть больше года, а ты уже успел меня позабыть.
Ее смех был полон укора и сожаления.
— Ты — это мой сон, — утвердительно сказал Саша. — Тебя нет, Виорика.
— Ты можешь не разговаривать во сне? — спросил грубый мужской голос. Лекарь что-то еще недовольно пробурчал и заворочался на своем ложе. — Надо спать, Саша…
Виорика подошла ближе и присела почти возле самой головы Александра. Она почти беззвучно смеялась и шептала сквозь смех:
— Вот, видишь. А говоришь, что это сон.
Саша задержал дыхание, чтобы не вскрикнуть и резко сел, и его лицо оказалось на уровне лица женщины, и пока он изучал его, не смел дышать.
Ее глаза смотрели на него с добротой и лаской. В них была прежняя небесная глубина, ясные кусочки неба, божественная чистота, но уже не такая чистая, как раньше, подточенная тенями мудрости, а может это ночь, мастерица тьмы, утяжеляла все тени. Взгляд Виорики был живым!.. Он играл озорством. Раскинутые длинные и шелковистые брови немного дрожали в ожидании. Миниатюрный, немного вздернутый нос… Это не могла быть она — чуть не кричал Саша. Но это была и могла быть только она, Виорика.
— Виорика!!! — громким шепотом воскликнул он, захлебываясь первым, после продолжительного перерыва, глотком воздуха.
Лунный диск на небе стал медленно гаснуть. Очередное действие странного спектакля жизни закрывал тяжелый занавес тумана, наползающего от близкой реки.
Женщина нежно коснулась его губ рукой, и он услышал ее тепло и запах — запах живого
