недостатка патронов. А лопаты в рукопашных схватках действительно используются.
— Еще им спирт дают пить перед боем, и они потом пьяными воюют.
— Ну, не то, чтобы вообще пьяными…
— Они все рыжие и здоровые!
— Разные. Как мы с вами.
— И черные у них есть?
— Не встречал.
— Правда, что на немецкие пулеметы они падают телом?
— Слышал о таком, но сам не видел.
— У них есть еще специальные женские батальоны, которые называются 'Рязанские бабы'… Так, этих-то женщин немцы больше всего боятся и сразу отступают потому, что в эти батальоны набирают только вдов убитых на фронте комиссаров.
— Любопытно. Но я ничего об этом не слышал.
Он отвечал на град вопросов, удивляясь их абсурдности.
Тем временем в клуб вбежал посыльный в мокрой и блестящей от дождя накидке и, растолкав толпу, подошел и склонился над генералом, что-то шепча тому на ухо. Потом, с разрешения Макартура, то же самое он проделал с Питсоном и Томпсоном, которые после этого некоторое время сидели, бросая друг на друга полные изумления взгляды. Стало понятно, что вести были не из лучших. Но, кажется, никто из присутствующих, кроме Тома, не заметил этого. Скоро генерал, Томпсон и Питсон ушли.
— Правда, что комиссары носят красную форму с золотыми пуговицами?
— Нет. У них обыкновенная форма. В противном случае их бы быстро перестреляли немецкие снайперы.
— Русские комиссары — это что-то вроде наших капелланов?
— Очень похоже, но они все атеисты. И сейчас их называют политруками.
— Простите, как?
— По-лит-рук.
— Если они не священники, что же они тогда проповедуют?
— Ничего. Просто умеют убедить бойцов идти в атаку.
— Как это у них получается?
— Точно не знаю, но здесь имеют силу многие обстоятельства…
— Они разливают спирт в окопах противника?..
Дружный смех.
— Разумеется же, нет. Какая глупость!..
— Тогда как? Извините, но я бы не вылез из окопа, будучи трезвым, под огонь пулеметов, какой бы меня комиссар не уговаривал! Пусть сначала уговорит авиацию, артиллерию — они бомбят доты, а потом воюю я… Меня так учили, и я знаю, что это правильно!
— Но у русских тоже есть и пушки, и самолеты…
— Тогда зачем комиссары?
— Не знаю, но у них так положено. Они рассказывают солдатам о зверствах фашистов, о героях из других частей, чтобы не было страшно воевать.
— Они их просто злят, лейтенант!
— Ты прав.
— А что такое герой у русских? Вот мы говорим, что наш Макартур герой, и знаем почему, а у них?
— Человек, совершивший такой поступок, который заслуживает уважения и подражания.
— Если, значит, ты идешь на подбитой машине на таран…
— Правильно, ты герой.
— Да?.. Странно!.. Я в этом ничего геройского не вижу, только сумасшествие. И зачем остальным это повторять? Ведь можно постараться либо спасти подбитую машину, починить ее и снова в бой, либо спастись самому и, получив новую, вновь вернуться в строй. Но зачем сразу на таран! И это называют геройством?!.. Хм…
— Называют, и ставят обелиски. Это что-то вроде памятника.
— Памятник?.. Как Вашингтону?!
— Или как Линкольну.
— За что — за глупость?
— У них это не глупость, а геройство. Мужество. Не совсем обязательно этот пример повторять. Можно просто помнить.
— Для чего?
— Не знаю. Я рассказываю только о том, что знаю. Это еще называют 'русским характером'.
— Я бы назвал его 'японским'. Эти узкоглазые тоже герои — самолетами на корабли падают. Ненормальные… Но у них понятно — такая древняя религия, почет и все такое. Но хоть памятников не ставят.
— Вот и у русских такая религия. Своя. С памятниками.
Вновь вбежал посыльный, подошел к Редерсону, склонился к его уху:
— Сэр, генерал просит вас взять съемочную аппаратуру и срочно явиться в 'Четвертую зону'.
Произнося слова 'Четвертую зону' он склонился еще ниже и покосился, словно опасаясь, что его подслушивают.
— Это приказ, — добавил он. — Мне поручено вас срочно привести.
Том понял, что случилось что-то серьезное, но попросил посыльного немного обождать и забрать необходимую аппаратуру из машины, а сам стал прощаться с солдатами, пытаясь разыскать Таню. Девушки нигде не было, но было неудобно интересоваться.
— Спасибо, лейтенант, — благодарили его.
— За что?
— Смотрите на него! Он еще и спрашивает!.. Вы же избавили нас от Дарена — теперь дышать легче.
— Здесь моей заслуги нет. Все устроил Макартур.
— Мы знаем, но сделал это он с вашей помощью.
— Вовсе нет. Я его об этом не просил.
— Не стоит скромничать… И спасибо за рассказ о русских. Теперь понятно, что воевать с ними нельзя.
Тома изумил такой вывод.
— А вы, что — собирались?
— Мы — нет… Но эти вот политиканы. В их головах покоя нет. Думают, что мы не понимаем их болтовни: войну с Гитлером проспали, когда можно было ему давно крепко под зад дать, теперь думают силу свою на русских испробовать, мол, из-за того, что у них нет демократии… А может, им, русским, эта демократия и вовсе не нужна! Им и так хорошо со своим Сталиным и его тюрьмами. Мне бы лично не хотелось, чтобы русский сапог стоял на моем горле — воевать-то они научились ого! А мы здесь все это время в бомбочки игрались.
— Но есть еще шанс и время.
— Это вы о немцах? Я вот с ребятами написал заявления — хотим воевать… Эта пустыня скоро доконает нас. — Солдат протянул пачку листов Редерсону. — Пусть других поищут для этой дыры. Сэр, вы уж передайте наши бумажки генералу.
Том пообещал и, прихватив заявления, скатился по ступеням крыльца под шумящий проливной дождь.
Посыльный поторопился набросить на него накидку и сказал:
— Идите за мной.
Том едва поспевал за ним. Он начинал отставать, когда вспоминал Татьяну, ее глаза, неподвижное в своем очаровании лицо, залитое румянцем, белые колени и колышущуюся под формой грудь… Он замедлял шаг, провожатый останавливался и требовательно рассекал темноту лучом фонаря, показывая, что следует
