— Да, господин Президент…
Говорили они долго. В разговоре Рубену принадлежали лишь отдельные и короткие фразы, вроде: 'Разумеется, господин Президент…', 'Само собой, господин Президент…', 'Я обязательно проверю (разберусь, уточню, рассмотрю), господин Президент…', 'Несомненно (а как же, обязательно, не сомневайтесь) господин Президент…' По этим фразам все остальные, столпившись вокруг Клауса, пытались догадаться, о чем говорил Президент, который в ответственные моменты всегда брал ответственность на себя, никому не позволяя вносить собственные коррективы, поступал так, как и полагалось главе государства. Когда голова сенатора поворачивалась, и взгляд маленьких, заплывших жиром глаз обволакивал кого-нибудь из присутствующих, все понимали, что именно о нем шла сейчас речь. Больше и дольше всех удостаивался такого взгляда Редерсон.
— Все будет исполнено в точности, господин Президент, — закончил разговор сенатор, и перед тем как положить трубку на аппарат, с улыбкой пожелал: — Доброго вам утра, господин Президент.
В этот раз он не стал испытывать терпения собравшихся.
— Президент сказал, что данное событие не должно ни в коей мере сказаться на ходе испытаний 'Зари в небе'. — Он говорил тоном человека, которого неожиданно облекли особой властью. Он сделал длинную и многозначительную паузу. — И… Добавил, что данные события ожидались… Мне поручено собрать все имеющиеся документы и свидетельства, утяжелить их грифом особой секретности и немедленно отправить в Вашингтон с главным свидетелем, лейтенантом Редерсоном…
Том перестал дрожать. Это никак не входило в его планы: он должен был вот-вот получить свой долгожданный отпуск и провести его на океанском побережье, чтобы поднакопить сил для новых фронтовых испытаний, в которых ему, как кинохроникеру, предстояло участвовать непосредственно. Он понимал, что 'дела' в Вашингтоне заберут у него этот долгожданный отпуск. Там никто не захочет его слушать. Том почувствовал, как вместо изнуряющего озноба его охватывает уныние от осознания собственного бессилия перед мощной государственной машиной.
— Ввиду того, что наш лейтенант чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы выдержать многочасовой перелет в столицу, — продолжал сенатор Рубен, — я попрошу генерала Макартура предоставить в сопровождение Редерсону опытного медика — дело серьезное и не терпит отлагательства. Генерал, когда выполните мою просьбу, немедленно начинайте испытания 'Зари'? Я отправляюсь с членами комиссии в главный командно-наблюдательный бункер, чтобы оттуда следить за ходом испытаний. — Проходя мимо Тома, он дружелюбно бросил: — Удачи, лейтенант. Я нисколько не удивлюсь, если с сегодняшнего утра вы окажетесь в чине капитана.
Он пошел к дверям, но там вдруг остановился с таким выражением лица, словно неожиданно вспомнил о чем-то. Он широко улыбнулся:
— Джентльмены, Президент в это верит! Кажется, начинаю верить и я…
На коленях лежал тонкий портфель. Том сидел в кресле с закрытыми глазами и чувствовал его небольшую тяжесть. Портфель был пристегнут к его руке тонкой, но очень крепкой цепочкой. Прочный и массивный браслет холодным металлическим обхватом сжимал запястье. Это было очень неудобно, но он не мог снять кольцо браслета, так как ближайший ключ находился где-то в Вашингтоне. Воздух в салоне самолета был свеж и прохладен. Ряды удобных кресел были почти пусты, лишь кое-где сонно мотались по подголовникам коротко стриженные головы охранников и телохранителей из отряда сопровождения. С самого начала они вели себя незаметно и тихо, старались не мозолить глаза и не докучать своему 'объекту' излишней опекой — что могло случиться в самолете летящем на высоте шестнадцати тысяч футов[9] с курьером секретной правительственной почты? От последней мысли в душе Тома шевельнулось гулкое чувство тщеславия.
Не открывая глаз, он скользнул свободной рукой во внутренний карман кителя, нащупал в мягком атласном нутре твердый край бумаги и вытянул его наружу, и лишь после этого открыл глаза, чтобы рассмотреть то, что достал.
В его руке была фотокарточка…
Сидящее на столе чудовище. Суровые глаза монстра даже с бумаги прожигали насквозь сознание своей холодной проницательностью. Лысая голова с торчащими, длинными, заостренными кверху, настороженными ушами. Слабый, недовольный оскал пасти, с выпирающими в разные стороны конической формы острыми зубами. Огромные, не поместившиеся в кадр, распахнутые крылья. Изломанные мукой сильные руки. Взметнувшийся для предупредительного жеста хвост со стрелой на конце, исчерченный частыми и тонкими буграми кольцевых мышц. Напряженные, извитые линиями толстых вен, огромные бугры плечевых и грудных мускулов. Впалые ребра и сведенный мучительной предсмертной судорогой раненый живот. С карточки в мир, острыми глазами смотрело страдание.
На плече Тома шевельнулась голова Татьяны. Том торопливо сунул фотографию под лежащий на коленях портфель. Не было никакого желания, чтобы кто-то узнал о том, что Редерсон нечестно поступил с сенатором Рубеном. Сенатор требовал, чтобы все документы, включая негативы, были положены в портфель. Том так и сделал, не признавшись, однако, что с некоторых пленок сделал фотографий чуть больше, чем указал в листе-описи — для себя, на память об опасном и захватывающем приключении. Кроме этого, хотелось самому кое в чем разобраться. Этот случай манил к себе множеством тайн и загадок, и трудно было удержаться от них в стороне, придавив собственное пытливое сознание неповоротливым монолитом безразличия.
А Татьяна… Она оказалась именно тем врачом, которого ему дали в сопровождение. Он подозревал, что Макартур не был склонен к опрометчивым поступкам, и эта прекрасная женщина оказалась вместе с Томом в одном самолете совершенно не случайно. Благодаря генералу он сделал ей предложение, а она… Ее мгновенное и серьезное согласие, последовавший затем пьянящий поцелуй он запомнил, как короткий, но прекрасный миг счастья. Он любил ее всем сердцем и душой, и был счастлив полностью, как только может быть счастлив человек. Счастлив от того, что она отвечала ему полностью и самозабвенно откровенной взаимностью. Скоро, по прибытии в Вашингтон, они должны были пожениться.
Он думал, что она спала, но когда раздался ее голос, он невольно вздрогнул:
— Что ты там прячешь? Можно посмотреть?
— Тебе это может не понравиться.
Он уступил ее требованиям и наблюдал за ее восхищением, с которым она рассматривала фотографию.
— Том! — прошептала она благоговейным шепотом. — Где ты это взял?
— Сфотографировал.
— Ты его видел?! — воскликнула она.
— Тише, — попросил он, осматриваясь — но все спокойно спали на своих местах. — Меня за этот снимок по голове на погладят.
Она также проворно осмотрелась и откинулась в кресле, опускаясь в него как можно ниже, чтобы ее и фотографию не заметили со стороны. Ее глаза не мигая смотрели на карточку, и, казалось, вот-вот испепелят ее жаром своего восхищения.
— Я сфотографировал картину втайне от художника, от автора, — солгал он. — Не мог удержаться.
— Я бы так же поступила, — поддержала она. — Хороший художник. Нарисовал инкуба, как с натуры?
— Кого?! — подскочил на месте Том.
— Инкуба, — отчетливо повторила Татьяна. — Это такой демон зла. Очень опасный. Летающий. Он может человека наполнить злом до краев, а затем убить.
— Зачем? — удивился Том.
— Не знаю, но у них так положено. Они убивают всех, кто им служит. Есть еще суккубы…
— Тоже злые?
— А то!.. Еще как! Если инкубы манипулируют жертвами из вне, то суккубы вселяются внутрь.
— Одержимость, — вспомнил Том
— Верно, — согласилась Татьяна. — Но картина просто превосходна, словно художник писал с натуры!..
