Личность и дальнейшая судьба оправданной Жюжан не возбудили к себе особого интереса в обществе. Ей не пришлось сразу приобрести себе мало завидную популярность, как это случилось с Семеновой — знаменитой «психопаткой»— в процессе об убийстве Сарры Беккер — и с Ольгой Палем, убийцей студента Довнара, и те кружки столичного общества, в глазах которых «пикантность» составляет главное качество не только женщины, но и каждого выходящего из ряду происшествия, не сделали ее героиней и предметом своего постыдно болезненного восхищения. Она напомнила о себе лишь через год, когда среди газетных объявлений появилось извещение о том, что девица Маргарита Жюжан дает уроки французского языка приходящим и на дому учащимся. Это продолжалось много лет и прекратилось лишь в конце девяностых годов. Быть может, она умерла здесь, не в силах будучи расстаться с городом, где она столько пережила, быть может, под старость лет, накопив что-либо тяжелой беготней по урокам, она вернулась под ясное небо своей родины.
Придавая особое значение моему «руководящему напутствию» присяжным и боясь его, Жюжан без сомнения основывалась на слышанных ею во Франции рассказах о резюме французских президентов или, быть может, и на каких-либо личных впечатлениях. До уничтожения во Франции в конце семидесятых годов заключительного слова президента последний почти всегда был верным и деятельным союзником прокурора, чуждым спокойной объективности и беспристрастия. Тип французского обвинителя довольно известен — и стоит в полной противоположности с намеченным нашими Судебными уставами типом обвинителя — «говорящего судьи», который по смыслу самого закона обязан не представлять дела в одностороннем виде, извлекая из него одни лишь данные, говорящие против подсудимого, и имеет право заявить суду об отказе от обвинения, если по совести находит оправдания подсудимого уважительными. Не таков французский обвинитель со своим страстным и трескучим словом, зачастую обращающий свое участие в судебных прениях в запальчивую травлю подсудимого… Таким же, как он был, президент суда в сущности и остался, несмотря на упразднение resume, которое на практике лишь разделилось на ряд его замечаний по поводу разных действий на суде, показаний свидетелей и т. п. Мне пришлось в 1879 году быть в Париже в заседании при закрытых дверях по делу торговца бакалейным товаром (epicier) — человека лет пятидесяти, с наружностью и манерами старого русского дворецкого, с бритым, бескровным лицом, обвинявшегося в безнравственных действиях (attentat a la pudeur) относительно девочки лет восьми. По прочтении обвинительного акта президент, апелляционный советник М. Petitjean, резко сказал подсудимому, не признавшему себя виновным: «Вы слышали, что в этом акте упомянуты четыре свидетеля, которые покажут против вас (qui vont deposer contre vous). Чем вы это объясните?» — «Я не знаю», — в замешательстве ответил подсудимый. «А я тем более (ni moi non plus)!» — почти крикнул на него вопрошавший. Затем, когда пред судом предстала потерпевшая, он приказал ей подняться к самому судейскому столу и, ласково спросив ее, молится ли она богу и знает ли, что господь бог очень строг к тем, кто говорит неправду, предложил ей вглядеться в подсудимого и сказать, тот ли это человек, который поступил с ней нехорошо. Получив утвердительный ответ, он уже совсем другим тоном сказал ей: «Eh bien! faites vorte deposition» Когда девочка окончила свой рассказ, он приказал поставить ее перед присяжными, лицом к ним, и предложил ей повторить свой рассказ, после чего, выслушав от подсудимого отрицание правдивости изложенного девочкой, он сказал, обращаясь к присяжным: «Господа, если она солгала, то солгала дважды — мне и вам. Для этого надо быть чудовищем (un monstre). В противном случае он, — указывая на подсудимого, — виновен!» В этом вкусе он сделал еще несколько разъяснений, постоянно сурово и, видимо, враждебно относясь к подсудимому,
Когда присяжные ушли совещаться, президент любезно пригласил меня — cher et honorable collegue [32] (я был в это время председателем Петербургского окружного суда) — в свой кабинет и там пожелал узнать, нравятся ли мне приемы французской процедуры. Я сказал ему с полной откровенностью, что любуюсь быстротой и порядком производства дела, но думаю, что те заявления, которые он делает взамен упраздненного резюме, у нас были бы признаны неправильными, так как он прямо высказывает свое мнение о виновности подсудимого, что вызвало бы в России неодобрение со стороны товарищей судьи и порицание со стороны юридической прессы. Он не согласился со мной и, горячо возражая, воскликнул: «Мне нет дела до мнения моих товарищей! И я знать не хочу органов печати (je me fiche de la presse)! Я судья, принесший присягу перед богом (j'ai prete serment comme juge devant Dieu), а не машина: у меня сложилось мое мнение, и я его свободно выражаю».
Когда я рассказал Тургеневу о впечатлении, произведенном на меня этим президентом, то Иван Сергеевич объяснил мне, что в Париже встречаются главным образом председатели двух типов: president grognard et president jovial. К последнему относился наш общий знакомый, советник апелляционного суда Charles Dezmases, автор очень интересных исследований по истории правосудия во Франции и по судебной медицине. Он, по словам Тургенева, тоже всегда являлся обвинителем в тоге судьи, но не покрикивал на подсудимого, а отпускал на его счет язвительные шуточки. Тургеневу довелось присутствовать при разборе дела о грабеже, совершенном в одной из узких уличек в окрестностях Монмартрского кладбища. Подсудимый — то, что французы называют un immense Ыа-gueur [33], — рассказывал с напускной сентиментальностью, что он будто бы в день происшествия, в середине ноября месяца, был на кладбище, где по обыкновению горько плакал на могиле своей нежно любимой молодой жены и внезапно услышал исходивший из могилы голос покойной, сообщивший ему, что она не заслуживает его слез, быв ему неверна и совершив свое падение с человеком, который являлся по делу потерпевшим от грабежа. Ошеломленный этим, чувствуя, что все светлое прошлое у него разбито, шатаясь и не помня себя, пошел он с’ кладбища и вдруг на улице встретил того, кто безжалостно разбил его семейное счастье. Вне себя, в понятном гневе и ярости, он ринулся на него и не отдает себе отчета, как и почему у него в руках очутились золотые часы и цепочка этого человека… «Какой это был голос, — участливо и вместе ехидно спросил президент суда, — мужской или женский?»— «Да ведь я вам, господин президент, уже сказал, что это был голос моей жены!» — «Ах! Так это был голос вашей супруги… Что же он был глухой и неясный или звонкий и явственный?» — «Я не помню!» — «А между тем это очень важно; ведь дело было в разгаре осени, в могиле не может не быть в такое время года сыро, и ваша супруга должна была страдать насморком (mada-me a du etre enrhumee)»…
Наши Судебные уставы придали руководящему напутствию особое значение и отвели ему видное место в производстве уголовного дела с присяжными заседателями. Последние зачерпываются как бы ковшом из всех слоев населения и, будучи бесконтрольными, безответственными и не обязанными объяснять свое решение судьями, по большей части не имеют юридического развития и привычки систематически комбинировать представляемые им в двух совершенно противоположных окрасках данные. Необходим руководитель, лично не заинтересованный ни морально, ни материально в том или другом исходе дела и могущий спокойно и беспристрастно, не рисуясь и не гоняясь за эффектностью изложения, напомнить присяжным существенные обстоятельства, подходящие под признаки того или другого преступления или идущие с ними вразрез. Вместе с тем такой руководитель должен устранить неверное освещение этих обстоятельств обвинителем и защитником, восстановив правильную и столь часто ими нарушаемую «уголовную перспективу». Это надо сделать просто и удобопонятно, внимательно оценивая доказательства, не допуская присяжных уклоняться на путях логического мышления в разные закоулки и переулки и снимая неверно написанные декорации, загораживающие трезвую правду дела. Наконец, у нас, где по огромному большинству дел, рассматриваемых в провинции, подсудимый но имеет защитника и безоружный стоит против обвинителя, неумелый и подавленный непривычною судебною обстановкой, надо прийти ему на помощь и оттенить все, что может говорить в его пользу из того, что выяснено на суде. Это руководительство и оказание этой помощи закон возлагает на председателя. Он воспрещает ему, однако, высказывать свое мнение о вине или невиновности подсудимого, мнение, которое, в зависимости от состава присяжных заседателей, очень часто могло бы иметь решающее и роковое для подсудимого значение. Относя к обязанностям председателя разъяснение присяжным общих оснований для суждения о силе доказательств, закон, однако, требует, чтобы они были изложены не в виде непреложных положений, а лишь в виде предостережения от увлечения к обвинению или оправданию подсудимого, т. е., так сказать, в виде советов. Это не значит, впрочем, что председатель может ограничиться отвлеченными суждениями о доказательствах вообще. Он, конечно, вышел бы из своей роли, если бы, подобно президенту Петижану, указывая на подсудимого, сказал: «Этот человек виновен» или, наоборот, «он не виновен», но
