современника, а также поговорки: 'С подсказкой водиться - что в лужу садиться', 'На подсказку надейся, а уроки делай', 'С подсказкой дружить - ума не нажить'.
Шпаргалка же оставила после себя немало памятных предметов, имеющих большую историческую ценность. Самая распространённая шпаргалка - это бумажная полоска. Для шпаргалок использовалась не только бумага, но и парты, пеналы и даже собственное тело. В мастерстве расписывать своё тело ученики того времени не уступали ортисянским индейцам.
Так мы ходили от витрины к витрине, от экспоната к экспонату, и экскурсовод с учёным видом выкладывал нам одно открытие за другим.
Рогатка, обыкновенная наша рогатка, из которой стреляют бумажными пульками, в умах кружковцев превратилась в спортивный инвентарь, а бумажный голубь - в самоделку для технической выставки.
Дорогой Степка! Знал бы ты, что происходило со мной! Мне так и хотелось закричать: 'Неправда! С шпаргалками дружат одни лоботрясы! И с подсказками тоже! А бумагу мы имеем не хуже вашей. Это неряхи делают из учебников макулатуру. И парты для чего - знаем. И пишем в тетрадях, а не на кирпичах!'
Всё это я бы, конечно, сказал, если бы не два 'но'. Первое 'но'. Экскурсовод рассказывал не о нашей школе, а о древней школе на Ортисе. Выслушал бы он меня с улыбкой и сказал:
'Но при чём тут вы? На Земле я никогда не был, и не мне поэтому судить о ваших разгильдяях'.
Второе 'но'. Разве некоторые земные ученики не походят на ортисянских дикарей?
Я вовсе не виню ортисянских археологов. Они добросовестно изучили прошлое своей школы. Что же касается их выводов, то и к ним придираться не следует.
Очень прошу тебя, Степка, передай, пожалуйста, мою просьбу всем нашим дикарям: пусть не вводят в заблуждение будущих историков. А то, чего доброго, и о нас могут сказать, что мы ходили в школу с кирпичами под мышками.
Письмо одиннадцатое
Эпидемия 'ну-ну'
Дорогой Степа! Сегодня я преподам тебе урок из микробиологии. Эта наука на Ортисе самая популярная. В школе ей отведена половина уроков. У бедных учеников от одних названий микробов и вирусов голова раскалывается на части. Понимаешь, Степка, каждый вирус на Ортисе имеет своё имя. Вирусы здесь зовутся почти так же, как на Земле короли и римские папы. Например: Вирус Пи-V!
Учебник о микроорганизмах такой пухлый, что в твой портфель его и силой не запихнёшь. Поэтому я расскажу только самое главное.
Когда-то на Ортисе вспыхнула эпидемия страшной болезни. Страшной потому, что никто не мог сказать, что у него болит и как болит.
Просто больной становился почти недвижимым. Вернее, он мог ходить, двигать руками, говорить, но делал всё это так медленно, что для здоровых он казался окаменевшим. Скажет больной одно слово утром, а второе говорит только в полдень. Не успеет позавтракать, как, глядишь, уже ночь. Пока разбирает постель, уже приходит новый день.
К первому ортисянину, заболевшему этой странной болезнью, съехались врачи со всего Ортиса. Они вертели его, слушали и разводили руками. Ничего похожего им никогда не встречалось.
Сердце делало удар в минуту.
Сначала считали, что оно вовсе остановилось. Но его стук всё же уловили приборы. Пульс не прослушивался совсем. Надо было долго и внимательно присматриваться к больному, чтобы заметить какое-нибудь его движение.
Разговориться с больным тоже было нелегко. Вытягивая из него в час по слову, врачи то и дело нетерпеливо понукали:
- Ну, дальше. Ну, продолжайте. Ну же! Ну!
Так эту болезнь и назвали 'ну-ну'.
Больного допрашивали ровно десять дней, и в конце концов врачи всё-таки кое-что узнали. Оказалось, что самому больному окружающий мир казался совсем иным, чем здоровому.
Больному представлялось, что все, кто его окружает, вдруг отчего-то начали страшно спешить. Он и взглядом не успевает следить за ортисянами. А тараторить они стали рядом с больным так, как будто магнитофонная лента перематывается. В секунду - не меньше пятидесяти слов. И день будто стал длиться всего каких-нибудь тридцать минут. Солнце выскочит из-за горизонта, пронесётся по небу галопом и - в кусты. Попробуй тут что-нибудь успеть!
Больному и верили и не верили.
Но тут объявился новый страдалец, по специальности шофёр. Жена привезла его к врачам из автоинспекции и попросила:
- Посмотрите, пожалуйста. Или он притворяется, или в самом деле сошёл с ума.
Врачи, как глянули на шофёра, так в один голос и сказали:
- 'Ну-ну'.
Шофёр оказался разговорчивее.
Не прошло и недели, как он рассказал всё, что с ним произошло.
Он ехал в гараж и вёл свою машину не очень быстро, но и не очень тихо. Вдруг машина рванулась вперёд с такой стремительностью, будто ей приделали реактивный мотор. Метеором она пролетела по улице, врезалась в автомат 'газводы' и остановилась.
Шофёр до сих пор не может понять, как он вместе с машиной не улетел с Ортиса. Скорость машины, по его словам, не уступала первой космической.
Пока учёные искали возбудителя этой необыкновенной болезни, эпидемия стремительно распространилась по всему Ортису.
И тут произошло чудо. Как только заболели все - никто не стал замечать больных. Никто больше не тараторил и не спешил. Никто не казался окаменевшим.
Но только по солнцу и технике можно было понять, что ортисяне больны.
Солнце для ортисян только и делало, что всходило и заходило по несколько раз в день. Часы не хотели отставать от него. За минутной стрелкой трудно было уследить, а секундной вообще никто не мог увидеть.
К моторам же все боялись подойти. Механический молот бил так часто, будто выстукивал морзянку. Токарные станки развивали невиданные обороты. О работе на них не могло быть и речи.
Техника вышла из повиновения.
Ортисяне совсем пали духом. Надо было срочно найти возбудителя болезни и расправиться с ним.
Но так как сами учёные тоже не избежали 'ну-ну', исследования проходили очень медленно.
И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы один инженер не придумал очень простой способ ликвидировать болезнь.
Вернее, болезнь он оставлял в покое. Раз никто не чувствует ни боли, ни тошноты, то о болезни и говорить нечего.
Он выбрал другой путь: надо было укротить технику, перевести её на такие скорости, чтобы могли работать все больные 'ну-ну'.
Это предложение инженеры на Ортисе приняли с восторгом и тотчас взялись за дело. Но дело оказалось не таким уж лёгким. Ведь чтобы отвернуть простую гайку, ортисянину требовалось не меньше недели.
Прошли годы, прежде чем технику всё-таки осадили. Переделали и все часы, какие были на Ортисе. Теперь они шли в десятки раз тише, но ортисянам казалось, что они идут в самый раз.
Постепенно всё пришло в норму, кроме солнца. Оно не хотело подчиняться ортисянам и выскакивало из-за горизонта через каждый час. Но на него махнули рукой, хотя оно приносило ортисянам много неудобств.
Получалось так, что в течение суток десять раз наступал день и столько же ночь.
Не успеют родители загнать ребятишек домой, как снова их надо отпускать гулять, так как во дворе опять светало.
В домах только и успевали включать да выключать свет. В школах для этой цели назначили специальных дежурных.
Очень туго пришлось с режимом школьника. Ведь даже в течение занятий день несколько раз сменялся ночью.
О вечерних сеансах кино вообще разговора не стало. Часто кино начиналось днём, а кончалось
