сидели в прокуренных конторах, не решаясь выйти на свет. Дворничиха Вера, как могла, нагнетала обстановку своим фотороботом, хотя отчим ей сказал сразу: 'Не нагнетайте. Уж армяшек-то я повидал на своем веку, во!' и провел ладонью по шее.
От мамы Веры Бизче досталась неразвитая речь и целомудренный взгляд на мир. Не то было с отцом. О его речи никто не мог сказать ничего определенного, потому что Михаил Иванович в основном молчал. Работал он кладовщиком на той же киностудии имени Горького, снабжавшей творческой деятельностью весь район. Этот молчаливый человек понял: студия не имеет подходящей площади, чтобы хранить ценный реквизит, и поэтому будет безопасней, если реквизит этот встанет у него дома. Придя к такой непростой мысли, Михаил Иванович молча вынес к себе в квартиру все, что сумел поднять, - телевизор 'Темп-6', магнитофон 'Яуза-5', монтажный стол и неработающий проекционный аппарат. Вскоре странного кладовщика вызвали на Петровку в качестве свидетеля, но Михаил Иванович во время допроса молчал, и его пришлось отпустить с миром. Поэтому Бизча, несмотря на свою шепелявость, имел все, что мог иметь в то время прыщавый подросток, и к нему относились с уважением.
Ноги его были кривоваты и высовывались из-под ватного пальто наивным полукругом. В руках находилась семиструнная гитара стоимостью в 7 рублей 20 копеек фабрики им. Луначарского да переносной магнитофон 'Яуза-5' с инвентарным номером на крышке.
- Ключи взял? - строго спросил его Фет.
- А фто? Запелто? - откликнулся Бизча, тараща свои зеленоватые глаза.
- 'Фто, фто...' - передразнил его Фет. - Дуй за ключами! Потому что рок-н-ролл не ждет!
Бизча покорно кивнул и, поставив краденую 'Яузу' к ногам лидера, поплелся в контору. Гитара, задев оледенелый тополь, издала жалобный стон.
Его сутуловатая спина вызывала злость своей готовностью на все, вплоть до унижения и надругательства. Причем не только над собой.
- Ты аккорд 'ре мажор' выучил? - крикнул ему вдогонку Фет.
- Не-ка. Я пока беж него! Беж него пойду! - обернулся он, улыбаясь.
Зубы у Бизчи росли через один.
- Опять без него? Почему? - взорвался Фет.
- А чего тут? 'Ле' и есть 'ле'!..
Это он имел в виду 'ре'.
Фет только рукой махнул. Он, конечно, знал, что Бизче не удаются мажорные аккорды. Минор он, пусть с дребезжанием струн и фальшиво, но все-таки берет, а мажор ни в какую. Именно из-за минорного дара Бизчугумба им приходилось играть исключительно минорную музыку, что было вовсе неплохо, ибо мажор они заменяли воплями и писком. В общем, получалась талантливая работа, во всяком случае, Фет считал именно так.
То, что Бизчугумб по-своему незауряден, показало их единственное публичное выступление на празднике 8 марта в актовом зале своей средней школы.
Они сыграли один-единственный номер, твист композитора Бабаджаняна 'Королева красоты', который лично Фет не переносил, считая его сугубо устаревшим совдеповским барахлом. Причем веселую, в целом мажорную песнюху им пришлось из-за Бизчи сыграть сугубо в минорной тональности. Знакомая всем 'Королева' от этого сделалась настолько странной, что даже поддатый физрук открыл свою квадратную челюсть и не закрывал ее до конца номера.
Во время исполнения случился еще один казус. Гитара за 7 рублей 20 копеек фабрики им. Луначарского неожиданно треснула прямо в руках у Бизчугумба, треснула по всей деке, может быть, оттого, что он играл на ней тяжелым боем, будто молотил боксерскую грушу, не всегда попадая в ритм, но с большой страстью. Распавшийся на части инструмент он отбросил от себя прямо в зал, как мерзкого гада, и ребята тут же бросили ему другую гитару, уже за 12 рублей. Не настраивая ее и не прекращая игры, Бизча врубил по ней кулаком и довел тем самым аттракцион до логического конца.
Они уходили со сцены под громовое молчание актового зала. Учителя понимающе переглядывались. В глазах мальчишек читалась скрытая зависть, а девочки, похоже, впервые заподозрили в них настоящих мужчин.
После этого выступления Бизчугумб купил себе новый инструмент, опять за 7 рублей 20 копеек и опять же фабрики им. Луначарского.
- Я... это... я... вот, - услышал над ухом Фет и понял, что позади него стоит лид-гитарист Рубашея, хоть заика, но большая умница в том смысле, что мог настроить гитару без посторонней помощи, а по ней уже все остальные натягивали струны своих инструментов, кто как умел.
- Бизчугумб пошел за ключами, - сообщил Фет лениво. - Через пять минут начнем.
Рубашея тяжело вздохнул. Фет любил этого невысокого паренька с залысинами на круглой короткостриженной голове. В отличие от Бизчи он обладал редким качеством для музыканта, а именно - слухом. То есть Рубашея мог отличить ту же 'Королеву красоты' от 'Ландышей' или, допустим, от 'Подмосковных вечеров'. Обладая воображением, он не играл одно и то же соло одинаково, и, если бы его об этом попросили, он не понял бы, о чем идет речь. Каждый раз в момент гитарного проигрыша Фет втягивал голову в плечи, ожидая от Рубашеи непопадания в гармонию и полную отсебятину, что и получал сполна. Однако, вопреки логике, Рубашея все-таки добирался до конца своей партии и с застенчивой улыбкой идиота всегда оканчивал ее на ноте 'до'. Даже если тут требовалось 'ля' или 'ми'.
Он был сиротой, воспитывался теткой, и в животе его постоянно бухтело от недоедания. Его жалели и любили. В своей среде он считался гением.
- Это... я тут... японских б-битлов слышал, - сказал он Фету, переминаясь с ноги на ногу.
- А разве есть японские битлы? - с подозрением спросил Фет, разглядывая его суконные ботинки на молнии, в которых разгуливали в основном дети и пенсионеры.
- Е-есть. И яп-понские, и п-польские битлы е-есть.
- И французские?
- Про ф-французских н-не знаю, - честно признался Рубашея, по-прежнему переминаясь с ноги на ногу.
- Ты, по-моему, писать хочешь, - сказал ему Фет.
- Х-хочу.
- Ну и пописай!
Фет отвернулся, давая своему другу полную свободу действий. Тот зашел за угол. И тогда Фет прокричал ему страстно:
- Битлы только одни! Запомни это! Едины и неделимы!
Из-за угла раздался тяжелый вздох...
Подтвердив свой монотеизм и обличив многобожие Рубашеи, Фет заметно успокоился, как успокаивается подвижник-иудей, рубанувший правду-матку в глаза поганому латинянину.
Наконец пришел Бизча со связкой несвежих ключей.
- ...техник скажал, шо мне очко полвет, если шо не так, - сообщил он, улыбаясь.
- Это он так всем говорит, - успокоил его Фет. - Кто он такой, этот техник? Обыкновенная фишка. Таких фишек в жизни Джона Леннона, знаешь, сколько было? И где они теперь? В дерьме. А Джон на вершине, - Фет поднял вверх правую руку, очевидно, демонстрируя эту вершину. - И мы там будем!
Он забрал у Бизчи ключи и торжественно отпер висячий замок на языческом капище районного значения.
Они молча вошли в коридор барачного типа и рубильником на распределительном щите зажгли засиженный мухами свет.
Что рассказали бы эти затхлые стены, если бы могли говорить? Они рассказали бы о графиках, планах, процентах и прогрессивках, не забыв упомянуть, чем отличается косметический ремонт от ремонта капитального. Но точно они бы ничего не сказали о музыке, тем более о такой, по мнению многих, регрессивной, которой был вдохновлен Фет со своими подельниками.
Они открыли дверь крохотного актового зала и взобрались на сцену. Фет тут же полез за гипсовый бюст Владимира Ильича, будто предчувствовавшего грядущие исторические катаклизмы и смотревшего на Фета взыскательно. За Ильичом находился небольшой шкафчик, в котором хранилась четырехструнная бас- гитара лидера. Фет не мог держать ее дома, поскольку отчим не переносил звуков инструмента и кричал,
