- А черт его знает. Биг-бит примитивней, что ли. Предполагает только гитары да ударник. Исходная форма. Типа арифметики.
- Я тоже сочиняю, - гордо сказала Настя. - Молодежь приветствует исходные формы. Чем исходней, тем лучше.
- А про что ты пишешь, про любовь?
- А вот про это.
Из кожаного, довольно дорогого рюкзачка она вытащила деревянный приклад. К нему изоляцией был приверчен небольшой ствол, крашенный черной блестящей эмалью.
'Влип! - ужаснулся про себя человек-легенда. - Ведь давал себе зарок никого не сажать в машину!'
- Мужик, дэньги гони, дэньги! - произнесла девица с кавказским акцентом, наставляя ствол на шофера.
- Не дам, - отрезал Фет, хотя и покрылся со спины позорным потом. Самому нужны.
- Ну и правильно, - согласилась Настя, пряча обрез в рюкзачок. - Нам деньги ни к чему. Мы приучили себя жить без денег.
- Он заряжен?
- Нет.
- А если арестуют?
- Скажу, что охотилась. Сейчас много зверья из Шатуры пришло. От пожаров. И лоси, и кабаны.
- Ненавижу охоту! - не сдержался Федор Николаевич.
- Я сама ненавижу, - поддержала его Настя. - Охотников мы изведем. И рыболовов. Мужики проклятые! Рыбачок - вообще враг всего живого. Видал, сколько на берегах Пекши мусора?
Пекша была местная речушка со студеной чистой водой. Перегороженная плотиной, она разливалась наподобие Волги недалеко от дачного поселка, в котором жил Фетисов.
- Зря ты так на рыбаков, - вступился за них Федор Николаевич. Вспомни апостолов.
- Так тогда сколько рыбы водилось! - не поддержала его попутчица. - На каждого апостола по тонне. А сейчас все должны стать вегетарианцами...
- А кто не захочет? - спросил на всякий случай Фетисов.
- Тому кердык, - сказала она, зевая. - Расскажи мне лучше про шестидесятые годы. Ведь это было клево, да? - Настя положила голову ему на плечо, и Федор обрадовался, что жена ему не глядит в спину.
- Клево, - подтвердил он неохотно и тут же поправился: - Вообще-то ничего клевого не было.
- Ну как же, сексуальная революция, музыка, марихуана!
Он не знал, что ей ответить. Федор Николаевич довольно часто вспоминал это время, приходя к выводу, что в воздухе висело какое-то наваждение. В Европе и Америке оно породило небывалую по силе и общественному вызову музыку, у нас - бардов и поэзию шестидесятников, к которой Фет подобрел, когда стал взрослее. Что хотел сказать этим космос, наводя на самых разных людей вдохновение и заставляя их делать самые невообразимые поступки? Излучение оказалось кратковременным. В семидесятых уже мало кто чувствовал угасающий импульс, а в восьмидесятые все превратилось в мрачную пародию и коммерцию. Когда добродушно-пухловатый шизоид без видимых причин в упор расстрелял из пистолета Леннона, Фет молчал около месяца. В голову его закралась печальная мысль, что ранее щедрый космос начинает подбирать своих ставленников, а когда от рака мучительно умер Харрисон, то уже не было даже слез.
- Биг-бит... Это биг-бит сделал из России пустыню! - выдохнул вдруг Фетисов.
- Ты чего? - пробудилась Настя. - Чего говоришь?
- Это я так. К слову, - смутился основатель русского рока.
Залетевшая мысль была для него крамольной. Фетисов всегда ощущал в рок-н-ролле только творческий импульс, игнорируя более мрачную сторону, которая, по-видимому, была. Но сейчас он не хотел говорить о ней.
- В воздухе был разлит пульсирующий ритм, это я ясно помню, - с трудом произнес он. - Битлы, по- моему, помешали Третьей мировой войне. А политики придумали какое-то мирное сосуществование и забрали их лавры себе.
- Сволочи! - согласилась Настя. - Ненавижу политиков!
- Глобализация мира... Это ведь рок-н-ролл сделал, а не экономика!
- Мы - антиглобалисты! - надулась крашеная.
- Я это понял. Ты мне машину вести мешаешь! - заметил Фет, чувствуя, что попутчица начинает водить рукой по его штанине. - А на сексуальную революцию нужна сексуальная контрреволюция, я так думаю!
- В каком смысле? - и она убрала свою руку.
- Тотальная девственность. Пояса девственности, как в рыцарские времена.
- А не скучно будет?
- Зато гигиенично.
- Слушай, а это экстремально! - оживилась Настя. - И что, никто никому не дает?
- Ни под каким видом. Повенчаешься, тогда пожалуйста.
- Прикол! - обрадовалась она. - Но ведь тогда всем будет хотеться!
- И пусть, - возразил Фетисов. - Будет хотеться, значит, напишут музыку, поэзию. Сейчас никому ничего не хочется. Потому и искусства нет.
- Слушай, тебе нужно вступать в нашу общину! - затараторила Настя. Ты - клевый кулек. Одно слово - Фет! Ты сейчас что играешь?
- Шуфутинского, - признался Федор Николаевич.
- Хватит гнать! Группа твоя еще цела? Что-то о ней ничего не слышно!
- Распалась. Одновременно с битлами.
- Ох, как жалко! - искренно вздохнула попутчица.
Федор вспомнил Бизчугумба. Он его встретил недавно на оптовой ярмарке, расположенной рядом с московским домом, где Бизча подвизался грузчиком. Испитой и поджарый, как йог, с благородной сединой в цыганских волосах. Прошел мимо и не поздоровался - то ли не узнал с перепоя, то ли сделал вид, что не узнает.
- Я, пожалуй, соберу новую группу, - бухнул вдруг Фет.
Бухнул оттого, что Рубашея за это время нисколько не изменился. И в сорок он остался мальчиком, готовым слабать хоть биг-бит, хоть рок-н-ролл, в зависимости от настроения.
- И правильно! - обрадовалась Настя. - А то нечего слушать. Попса не в счет, альтернатива приелась, а битлы... Не будешь же слушать сто лет одних битлов!
- Расскажи мне про свою общину, - потребовал Фетисов. - Значит, вы антиглобалисты?
- Мы - зеленая самооборона. И обороняем мы лес. От жирных индюков совдеповских нуворишей!
- А почему именно лес?
- А что есть еще в России, кроме леса?
Фет задумался и вдруг изрек:
- Кроме леса в России есть водка, православие и литература XIX века.
- Все? - терпеливо спросила Настя.
- Кажется, все. Получилось четыре кита. Водка-то останется в любом случае.
- А леса хотят вырубить! - застонала она. - Ты представляешь Россию лысой?
- Нет.
- И я нет. А у нас теперь осталось только пять процентов девственных лесов. На такую страну - всего пять процентов! Китайцы вывозят к себе приамурскую тайгу, финны оголяют Карелию.
- Да не в китайцах дело! Алчность! Алчность русского человека, - голос Фетисова сорвался, потому что об алчности, в частности своей, он думал довольно часто.
Действительно, с лесами в этот год творились чудеса. По Владимирской области стоял стук топоров. К магазинам, торгующим дачным сырьем, выстраивались очереди перегруженных лесом машин из Костромской, Ярославской, Ивановской областей. Доски уходили со свистом. Народ нищал, но нищал как-то странно, выстраивая многочисленные курятники, хатенки и домушки, над которыми, как шапки Мономаха, возвышались четырехэтажные особняки начальства. Лесные опушки, где веками собирали белые грибы, за месяц превращались в мусорные свалки.
