Мы некоторое время обсуждали эту проблему, и не могли найти ответа на этот вопрос, пока Петр не высказал совершенно невероятной гипотезы:
- А что, если Синицын завещал все свое состояние вам, Екатерина Алексеевна? - спросил он.
- Мне? - удивилась я. - Но, позвольте, с какой стати?
- А подумайте сами, - остановил он меня. - Кроме Люси и Личарды у него на белом свете никого не было. Но допустим на одно мгновенье, что произошедшая трагедия имела причиной крупную ссору. Между Павлом и его милыми родственничками. И он переписывает завещание на имя... вашего мужа. Они же были лучшими друзьями, если я правильно понимаю?
- Да, но...
- Кстати, - хлопнул он в ладоши, - это было бы весьма любопытно для Алсуфьева. По его логике - это было бы веской причиной для того, чтобы вы желали Павлу смерти. И найди он такое завещание - он бы сильно порадовался. А Люси в этом случае... - он замолчал, пораженный новой идеей, - она же убила своего отца по единственной причине...
- По какой?
- Чтобы уничтожить его завещание, - как нечто само собой разумеющееся, заявил он. - А без оного - все досталось бы ей, как единственной прямой наследнице. Ведь кроме нее, как мы выяснили, у Павла Семеновича никого из родственников не осталось, дедушка Личарда постарался...
Самое удивительное, что весь этот разговор не помешал нам съесть все приготовленное кухаркой Ксении Георгиевны, а уж сколько мы выпили кофе невозможно сосчитать.
А поскольку к моменту последней фразы Петра обед этот подошел к концу - давайте на этом закончим и посвященную ему главу. Во всяком случае, в этом будет определенная логика.
***
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
***
Как бы то ни было, но мы с Петром Анатольевичем решили хотя бы попытаться разыскать эту загадочную икону. И для этого покинули гостеприимный дом Ксении Георгиевны, дав ей клятвенное обещание вновь появиться у нее в ближайшее время при первой же возможности.
Ксения Георгиевна предоставила нам свою карету, и мы отправились на ней в сторону Куницына.
Появляться там открыто нам было довольно рискованно. Можно себе представить, что бы произошло, нарвись мы там на людей Алсуфьева. Поэтому, скорее всего, под впечатлением моего рассказа о дедушке Павла Синицына, Петру Анатольевичу пришла весьма интересная идея - снова переодеться до неузнаваемости. Мне уже была известна его способность к карнавальным метаморфозам, но на этот раз он превзошел сам себя, вырядившись даже не монахом, а монашкой. У Ксении Георгиевны нашлись пара монашеских одеяний, таким образом через час с небольшим мы уже ехали по довольно приличной дороге на карете, хотя и в довольно странном для нас обличье.
- Я так и не понял, откуда у Ксении Георгиевны монашеское платье, разглядывая себя в зеркальце, спросил меня Петр Анатольевич через некоторое время. - Она что - решила остаток жизни провести в монастыре и заранее приготовила себе гардероб?
- Вы разве не слышали, - ответила ему я, - она же объяснила, что собиралась подарить их своим странницам, которые должны были объявиться у нее еще на Пасху. Обычно они приходят к ней ранней весной, но в этом году что-то припозднились. Так что, можно сказать, нам повезло.
И это действительно было так. Монашеское одеяние как будто создано для того чтобы изменить человека до неузнаваемости. Насколько мы могли судить, даже у нашего возницы ни на минуту не возникло сомнений в том, что он везет не странствующих монахинь, а скрывающихся от полиции лиц. Хотя он не только находился с нами лицом к лицу, но даже помогал усаживаться в карету. А если бы ему сказали, что одна из его пассажирок вообще мужчина, думаю - он принял бы эти слова за шутку.
Я и сама верила в это с трудом, сидя рядом с миловидной розовощекой девицей, кокетливо (может быть, даже слишком кокетливо для монашки) разглядывающей в зеркальце свое отражение и болтающей без умолку.
- Наверняка эта икона должна быть где-то там, - уверенно говорила 'она', имея в виду дом Павла Семеновича в Синицыне. - Вспомните, вы же провели там два дня.
***
Рис.40. Две монашки в любой из моментов их бытия. Образцом для подражания автору послужила вновь 'В джазе только девушки' Да вдохновит эта великая комедия и художника.
***
- Поверьте, сестра, мне тогда было совершенно не до икон. И, кстати, что это у вас с голосом, охрипли нешто?
Петр Анатольевич, переодевшись, попробовал сменить тембр своего типично мужского голоса, и, надо сказать, у него это неплохо получилось. Но иной раз забывался, и тогда контраст между его внешностью и звуками, что он издавал, был совершенно разительный.
- Холодного молочка выпила, - самым невинным и тоненьким голоском ответил он, - должно простудилась.
Это было настолько уморительно, что я не выдержала и рассмеялась во весь голос. Петр осуждающе посмотрел на меня и кивнул в сторону кучера.
- Надо быть осторожнее, сестра. Нам не пристало уподобляться мирским девицам и хохотать до упаду, иначе вынуждена буду сообщить о вашем предосудительном поведении матери-настоятельнице, и она наложит на вас епитимью.
- И не говорите, сестра, - перекрестилась я, - а то и вовсе предаст анафеме.
И мы едва сдержали себя, чтобы снова не расхохотаться.
Уже по этому вы можете судить о нашем тогдашнем настроении. Что поделаешь, мы были молоды, здоровы и потребность в присущих этому возрасту развлечениях и эмоциях - нет-нет, да и давала себя знать. Кроме того, мы явно засиделись в четырех стенах, и ощущение свободы и, тем более, быстрого и довольно комфортного передвижения сильно улучшило нам и без того неплохое к тому моменту настроение.
'А, может быть, я действительно авантюристка? - думала я, глядя в окно и размышляя на эту тему. - И мне действительно нравится время от времени пребывать в состоянии опасности и искать на свою голову приключений? Недаром же мне постоянно твердит об этом Шурочка? А лучшей подруге - как ни крути - видней'.
Ксения Георгиевна основательно снабдила нас в дорогу разносолами, так что наши грядущие трапезы обещали быть далеко не монастырскими. Она даже, подмигнув Петру, положила ему в котомку бутылочку своей знаменитой настойки, за что 'сестра Манефа', как Петр тут же назвал себя, обещала молиться денно и нощно за рабу божью Ксению.
- Да ну тебя, - притворно шикнула на него Ксения Георгиевна и снова расплылась в улыбке. Несмотря на все его проказы, этот молодой человек явно был ей по душе.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы попросили кучера остановиться неподалеку от Синицына, объяснив ему, что наш путь теперь лежит к ближайшему от того места монастырю. Его мало интересовали наши планы, и он, пробурчав под нос что-то наподобие 'Бог в помощь, по мне хоть в монастырь, хоть в кабак', зевнул, перекрестил щепотью рот и, развернув лошадей, направил их в обратный путь.
- Передай хозяйке нашу благодарность, - крикнула ему вслед 'сестра Манефа', пробуя свой новый голос на открытом воздухе.
Целая стая ворон, перепуганная насмерть этим пронзительным криком, сорвалась с ближайшего дерева и поднялась в небо,
- Господи, Манефа, да что же ты так орешь-то - надсадишься, не дай Бог, - не преминула заметить я по этому поводу, и мы снова рассмеялись от души, предчувствуя, что короткая передышка на этом заканчивается, и скоро нам, возможно, будет совсем не до смеха.
Мы не рискнули появиться в деревне прежде, чем окончательно не стемнело. И некоторое время еще пережидали в тени деревьев на ее окраине.
Когда последние голоса людей и животных утонули в вечернем тумане, и деревня погрузилась в сон, Петр Анатольевич поднялся с поваленного дерева и прошептал:
- По-моему, пора.
Мне уже давно не терпелось приступить к делу, и мы, обогнув старый заросший пруд, подошли к
