- А ты постарайся, Аким Иваныч, а я тебя отблагодарю,- ласково произнесла я и демонстративно положила на стол бумажник.
- Да какая может быть благодарность...- смутился Аким, но уже не отрывал взгляда от бумажника.
Я достала оттуда крупную купюру и положила перед Акимом.
- Большая может быть благодарность.
- Вот, ей-богу... Да что же я могу вам рассказать такого важного - А ты рассказывай все, что помнишь, а я уж решу, насколько это для меня важно,- объяснила я и для убедительности раскрыла бумажник, продемонстрировав его содержимое.
И он, волнуясь и заикаясь, с трудом подыскивая слова, начал свой рассказ - Приехали они, ваш муж то есть, так же вот к вечеру. И наутро собирались дальше...
Если до этого Аким говорил складно и по его же собственному выражению в карман за словом не лез, то теперь словно поглупел. Каждое слово давалось ему с большим трудом, он делал большие паузы, вздыхал...
Он явно чего-то боялся, это было видно невооруженным взглядом. И только желание получить обещанное вознаграждение не позволяло ему отказаться от этого разговора.
У меня создалось впечатление, что он пытается отделаться общими фразами, и я объяснила - Аким, ты, насколько я поняла, человек неглупый, и должен понимать, что мне нужна вся правда... Именно за нее я готова заплатить. Вся правда, ты меня понимаешь? Какая бы страшная она ни была. Даже если тебе запретили об этом рассказывать.
Последнюю фразу я сказала наобум, но по тому, как перекосилось после нее лицо Акима, поняла, что попала в точку и поблагодарила Господа, что он надоумил меня сюда приехать. С каждой минутой моя уверенность в том, что приехала я не напрасно, росла.
На Акима жалко было смотреть, его лицо покрылось крупными каплями пота, хотя в доме было довольно прохладно. Внутри у него явно происходила борьба...
- Ох, барыня,- наконец проговорил он плачущим козлиным фальцетом,- я человек маленький, куда уж мне...
Казалось, он сейчас разрыдается. И в эту минуту я поняла, что не уеду отсюда до тех пор, пока не вытащу из него всей правды. ГЛАВА ШЕСТАЯ Рассказ его не отличался богатством эпитетов, но события той ночи в этом и не нуждались.
Александр появился на постоялом дворе поздним вечером, почти ночью, он был сильно чем-то взволнован, и долго не ложился спать. Но, как я и ожидала никаких признаков болезни Аким у него поначалу не заметил.
В тот вечер, кроме Александра, по роковому стечению обстоятельств на постоялом дворе больше никого не было. Все, не считая Акима, по такому случаю рано легли спать. Да и хозяин, судя по всему, уже клевал носом.
Неожиданный стук в дверь привел его в сильное замешательство. А когда вошли двое мужчин, то он не сумел разглядеть их лиц. Один из них поинтересовался, приехал ли уже Александр, и, получив утвердительный ответ, прошел к тому в комнату, попросив Акима никого к ним не пускать.
Нужно ли говорить, с каким вниманием я слушала своего собеседника, тем более что каждое слово приходилось вытаскивать из него клещами.
Второй мужчина, по мнению Акима, был, скорее всего, слугой, но, в отличие от большинства слуг, не отличался словоохотливостью, и как ни старался Аким, ему так и не удалось того разговорить.
Он отправился спать, но через пару часов его снова разбудили, потребовав еды и вина. Аким, поворчав, растолкал свою молодую жену, и та на скорую руку приготовила гостям поесть.
После этого он окончательно заснул и проснулся только утром следующего дня. Дверь в гостевую была плотно прикрыта, и из-за нее не доносилось ни звука. Аким довольно долго не решался войти туда, боясь рассердить господ, но к полудню решил, что тут что-то неладно, и деликатно постучал в дверь.
Никто не отозвался. И Аким вошел без приглашения.
Ночных гостей уже и след простыл, и он было решил, что все трое уехали, не расплатившись, но в этот момент заметил на диване Александра, который уже не подавал никаких признаков жизни.
Аким от греха подальше послал за доктором, но тот как назло уехал принимать роды в дальнюю деревню и появился на постоялом дворе уже к вечеру, замотанный и не совсем трезвый, диагностировал 'смерть от горячки' и скоро уехал.
Два дня, до самого приезда полиции, тело Александра пролежало в леднике и лишь поэтому не разложилось.
Я выполнила свое обещание и щедро вознаградила рассказчика. Настолько щедро, что он не поверил своему счастью и подумал, что я ошиблась. А сообразив, что я не потребую назад этих денег, настолько растрогался, что обещал за меня молиться всю оставшуюся жизнь, называл своей благодетельницей и все норовил поцеловать руку.
Мне хотелось побыть одной, и я попросила его оставить меня в покое. Аким сразу же ушел, но скоро вернулся с какой-то бумажкой в руке.
- Простите великодушно, барыня,- умильно произнес он из-за двери.- Я это уже через неделю нашел, баба моя убиралась и подняла. Я и сохранил - не подумайте чего...
И развернул свою замусоленную бумажку.
Я не очень ласково встретила его поначалу, не понимая, что ему от меня нужно. Но когда поняла, что он принес, добавила еще пару ассигнаций вдобавок к прежней сумме.
- Вот, возьмите. Я же понимаю... Память...
И протянул мне старый медный крест, слишком знакомый мне, чтобы не узнать его с первого взгляда.
ЭТО БЫЛ НАТЕЛЬНЫЙ КРЕСТ ПАВЛА СИНИЦЫНА.
Голова у меня пошла кругом, лишь только я осознала это.
- Только вы уж не выдавайте меня,- говорил в это время Аким.- Я человек маленький, долго ли меня обидеть.
Потрясенная его приношением, я только кивнула ему в ответ, и, немного успокоенный, он наконец оставил меня одну.
- Так вот где, Павел Семенович, вы потеряли свой знаменитый крестик,произнесла я вслух, и слезы снова навернулись мне на глаза.
Картины, одна страшнее другой, приходили мне в голову. Образ Павла Ивановича, еще недавно вызывавший у меня самые добрые чувства, рисовался теперь в самых зловещих тонах, и скоро приобрел совершенно демонические черты.
Одиночество, полумрак и завывающий за окном ветер настроили меня на мистический лад, и в голову пришла идея о тайной организации в духе черного франк-масонства, членом которой мне виделся господин Синицын. Ничем другим я не могла объяснить его более чем странный приезд на постоялый двор в ту страшную ночь, и последовавшую за этим смерть Александра.
Я уже не сомневалась в том, что именно Синицын убил моего мужа, нательный крестик этого мерзавца жег мне руки, и я снова подумала, что никогда не смогу 'возлюбить' своих врагов.
'Что еще могло заставить этого человека поднять руку на близкого друга? вновь и вновь задавала я себе вопрос и терялась в догадках.
О сне уже не могло быть и речи, и я присела к столу, чтобы привести свои мысли в порядок.
Прежде всего я еще раз внимательно рассмотрела крестик, пытаясь отыскать на нем хоть какие-то следы тех событий, при которых он был потерян. Синицын носил его на толстом шнурке, который или перетерся от старости, или был порван - понять было невозможно. И мне ничего не оставалось делать, как выдвигать одну гипотезу за другой, вспоминая все новые и новые признаки тайного злодейства Синицына. 'Может быть, тут замешана женщина? - подумала я, вспомнив французскую поговорку.- Судя по тому, что я узнала о Синицыне от Ксении Георгиевны, это вполне может оказаться правдой. Только при чем тут Александр?' Я не допускала мысли, чтобы муж мне изменял. А только в этом случае у них с Синицыным могло возникнуть нечто вроде соперничества.
'Но этого не могло быть. Я бы почувствовала, от любящей женщины невозможно скрыть даже маленькое увлечение, а поводом для убийства, насколько я понимаю, может явиться только страсть - не меньше. К тому же в таких случаях уместна дуэль. А тут...' Я поймала себя на том, что до сих пор не
