– Мне тоже принесите, – кивнул толстяк.
– Ну и я попью за компанию, – сказала немолодая попутчица. – А чай почем? Сахар-то у меня свой, так что мне несладкий принесите.
– Девушка, вам тоже чай? – крикнула проводница в пространство на второй полке, но ответа не дождалась. Пожала плечами и стала выходить из купе, да вдруг так подвернула ногу, что упала чуть ли не на колени Струмилину.
– Ох, извините. Извините! Кто тут обувь разбрасывает?
Она подняла с пола красную босоножку с высоченной шпилькой:
– Ничего себе! Ноги можно переломать! Аккуратнее надо!
– Это вон девушкины, наверное, – услужливо мотнула головой невзрачная женщина, показывая на спящую. – Мы-то все обутые.
Почему-то при этих словах все дружно проверили, обуты они или нет, хотя и Струмилин, и остальные, конечно, заведомо знали, что никому из них не могут, принадлежать эти легкомысленные туфельки. На ногах толстяка ярко-коричневые полуботинки из настоящей кожи. Обладатели таких полуботинок обычно ездят в СВ, где туалеты и кондиционеры начинают работать немедленно после отправления поезда. Струмилин в запыленных кроссовках, немолодая женщина – в стоптанных босоножках неопределенного цвета, а проводница носила крошечные черные туфельки на устойчивой, надежной при вагонной качке, очень удобной, но весьма уродливой платформе.
– Как можно ходить на таких каблуках, не понимаю! – сказала она сердито, швыряя босоножку под нижнюю полку. – Тем более в нетрезвом состоянии!
«Неужели это она так налакалась? – подумал Струмилин про спящую. – Неудивительно, что сразу завалилась в спать».
Проводница наконец-то удалилась вместе со своим приклеенным пирожком.
Толстяк шмыгнул в тамбур – караулить, когда кончится санитарная зона. Попутчица попросила Струмилина выйти на минуточку – она хочет переодеться и постелить постель. И разумеется, выходя он тотчас наступил на злополучную босоножку.
Пришлось поухаживать за неаккуратной барышней и поставить ее разбросанные обувки одна к одной, под полку, приткнув их к запасному матрасу, – чтобы никому больше не мешали.
«Она всегда вот на такенных каблучищах таскается! – вспомнился вдруг азартный Валеркин голос. – Вот на такенных, сантиметров двенадцать!»
Да, каблуки на этих красных босоножках именно такие – сантиметров двенадцать.
Ну и что? Да ничего.
Выпрямляясь, Струмилин бросил взгляд на верхнюю полку. Девушка в красном платье не шевельнулась.
«Прикрыть, что ли, простыней, замерзнет ведь», – рассеянно подумал Струмилин, глядя на ее сильно оголенные плечи. Небрежно закрученные в узел волосы были бледно-золотистого цвета.
В эту минуту в купе снова появился «пирожок» – и три дымящихся стакана в классических железных подстаканниках. Струмилин посторонился, потом вышел.
Хотел прихватить с собой стакан, но там явно крутой кипяток. Ничего, пусть остынет.
Поскорее бы попутчица переоделась. Смертельно устал сегодня, вот натурально – смертельно. И ничего в жизни так не хочется, как напиться чаю, завалиться на свою 34-ю полку – и уснуть.
О, хорошо: вышла эта женщина, уже в халатике, через руку перекинуто полотенце:
– Заходите, молодой человек. А я пойду умоюсь.
Она ушла в тамбур, откуда выскочил оживленный толстяк:
– Открыли! Открыли туалеты раньше времени! Теперь можно и чайку попить.
Струмилин заглянул в купе, взял свое полотенце и пошел в противоположный конец вагона. И правда, умыться надо, а то денек нынче был – не дай бог.
Ну, потом-то способность мыслить связно вернулась к Джейсону. Особенно когда он вылез из-под стола. Возможно, он задержался там не только из-за фотографии, а все дело было именно в этом старинном, еще дедовском столе, вернее – в подстолье. Все-таки он в далекие времена лазил туда ребенком, прятался от каких-то вымышленных разбойников – и разбойников реальных: своих мерзкихкузенов Каслмейнов, потому что те противными голосами пели, вернее, орали: «А вот овечка Джейси, сейчас мы ее острижем!» Беда в том, что в детстве Джейсон был и впрямь кучеряв, как ягненок, вдобавок рыжехонек. Потом, с годами, волосы его потемнели, стали темно-каштановыми, и как-то сами собой кудряшки развились. От «овечки Джейси» осталась только дурацкая песенка – да воспоминание о том, как надежно и уютно он чувствовал себя под этим огромным письменным столом. Сколь ни наглы были маленькие Каслмейны, сунуться в кабинет дедушки Полякофф они не смели. К слову сказать, упомянутые кузены так или иначе исполнили свою угрозу: всю жизнь они безжалостно «стригли» Джейсона. Уж и не сосчитать, сколько раз он вытаскивал из финансовых неприятностей Скотта и Айзека, и конца этим «стрижкам» пока не видно.
Итак, Джейсон выбрался из-под стола и посмотрел на фотографию Сони Богдановой уже другими глазами.
Нет, очарование этого лица не уменьшилось, и сердце по-прежнему ошалело прыгало, однако он смог подумать: "Возможно, дело в мастерстве фотографа: очень выгодном ракурсе, тщательно выбранном выражении лица и умело наложенном гриме.
Хотя такое впечатление, что она вовсе не употребляет косметики. Но… фотография – все же только фотография. Жаль, что она не прислала видеокассету.
А, судя по бумаге, на которой написано письмо, судя по почерку… – Он с сомнением повертел в руках клетчатый листочек, исписанный неровными, слишком мелкими буквами. – Наверное, она не из
