– Хинган! – выкрикнул он, падая на капот и пытаясь снова встать. – Хинган! Иди сюда!
– Ты что, голубой? – послышался рядом хриплый голос. – Ты голубой, тебя спрашивают?
Герман с трудом повернул голову.
Какая-то женщина вроде. Он не видел ни лица, ни фигуры – ничего.
– П-почему? – слабо шевельнул губами.
– Почему голубой? Сам мужик и мужика зовешь. Хинган – любовничек твой?
Ну, сдался он тебе, давай лучше со мной, а?
– А? – тупо повторил Герман.
– Да ты совсем хорошенький! – хихикнула женщина. – Ну, куда пойдем?
Машинка твоя? Хочешь в машинке?
Герман мотнул головой, но чьи-то руки уже обвили его шею, липкие губы мазнули по щеке. По нему словно бы ползло что-то, присасывалось.
Попытался стряхнуть с себя это неизвестное насекомое, но оно держалось цепко, зудело:
– Ну давай, давай!. Герман почувствовал, что задыхается, – Эй, ты! – фальцетом закричал кто-то рядом. – А ну пошла! Пошла вон, говорят!
Насекомое запищало недовольно, потом что-то рвануло его с груди Германа – и он со всхлипом глотнул свежего воздуха.
– Живой?
Чье-то лицо замаячило наверху, и Герман, поняв, что лежит, неуклюже начал подниматься.
Незнакомые руки помогали ему, незнакомый голос успокоительно журчал рядом:
– Ну, слава богу, а то я думал, она тебя до смерти заласкала.
– Она – кто? – выдавил Герман, опять утверждаясь на ногах.
– Да бес ее знает, блядь какая-то, – спокойно ответил незнакомец. – Кого ж тут еще найдешь, на Сухаревке?
– Где-е?
– Ты что, забыл, где есть? Сухаревка – это ж самое в Москве проституточное место! Там, где ларьки, девки почище, с сутенерами да охраной, а здесь попроще, подешевле таскаются. Только это одно слово, дешевле, мол, а на самом деле как доберутся до кармана, так все повысосут, пиявицы. А тебе Хинган на что надобен?
Это имя подействовало на Германа, будто разряд тока.
– Хинган?! Это ты – Хинган?
Вцепился во что-то, тряхнул, мечтая добраться пальцами до горла… и получил такой удар по носу, что искры посыпались из глаз.
– Ну, сучонок! – воскликнул рядом обиженный голос. – Я его же спас, а он же меня давить норовит! Угомонись, я не Хинган, понял!
– А он – где?
– Да на хрен тебе дерьмо такое, скажи на милость? Ты ж не из блатных – чего к этому фраеру тянешься? Поезжай лучше домой, проспись, утро вечера мудренее… Машину вести сможешь?
Герман мотнул головой.
– Сколько дашь, если я тебя отвезу? – оживился его спаситель.
– Сколько хочешь, – Герман слепо зашарил по дверце, пытаясь найти ручку.
– А ехать далеко?
– Во Внуко-во… Улица Лесная… 36…
– Ты мне еще про этаж скажи. Сдуреть, это ж какая даль! Точно, заплатишь?
Герман ввалился на заднее сиденье, упал плашмя. Сил достало только на то, чтобы нашарить в кармане ключи, протянуть незнакомцу и выдохнуть слово, которое теперь одно владело всем его сознанием, всем существом:
– Хин-ган!
– Да найдем мы тебе того Хингана, только не плачь!
Загудел мотор, все заколыхалось, унося Германа в сонную глубь… но и во сне он, чудилось, слышал это успокоительное: «Найдем… найдем Хингана!» – и блаженно улыбался.
Ворота кладбища оказались закрытыми. Кавалеров укоризненно покачал головой: на улице еще белый день, что только люди себе позволяют? Хотя уже полчетвертого, скоро начнет смеркаться… так что, пожалуй, правильно делают, что закрывают. Совсем ни к чему, чтобы ночью по кладбищу шлялись люди. Еще заблудится кто-нибудь, замерзнет. Да и спятить здесь недолго в темноте!
Он погромыхал калиткой. Вышел сторож с таким неприступным выражением лица, что любой другой на месте Кавалерова сделал бы от ворот поворот. А он только усмехнулся и достал из кармана скомканный полтинник.
