бананы. Они там, внизу.
Герман принюхался. И правда – пахло бананами и яблоками.
– Ничего, что у вас в кабинете поставили? У всех ум за разум зашел.
Шофер остался в машине, священника положили в гостевой, а там же только одна комната открыта, во второй ремонт, так что девушку устроили у нас. Ничего? Я звонила Пал Михалычу, он разрешил.
Павлом Михайловичем звали начальника колонии. Герман кивнул. Ну, если сам Китаев разрешил, то и ему не стоит возникать насчет соблюдения стерильности и всего прочего.
– А что, правда священник приехал?
– Ей-богу! – Регина Теофиловна хихикнула. – И девушка такая хорошенькая. Мы с ней в шестой палате спали, которая на двоих. Ой, она же просила разбудить как можно раньше, чтобы подарки разобрать! Регина, мягко топая, понеслась по коридору. Герман закрыл наконец кран, тоже вышел. Дверь в шестую палату была открыта. Регина Теофиловна там с кем-то шепталась.
– А вот наш главный врач, Герман Петрович Налетов, – послышался ее голос.
Герман на миг запнулся в дверях, потом прошел по коридору. Дура эта Регина, девушка небось не одета! Он ничего не увидел, конечно, потому что тусклая коридорная лампочка светила в спину, да и там, в палате, был виден всего лишь его силуэт.
– Да это доктор, доктор, – снова раздался голос Регины, – чего вы так испугались?
Испугалась? В самом деле – чего?
Герман пожал плечами и закрыл дверь. Надо пойти посмотреть, что там со Стольником.
Из Нижнего выехали раным-рано, до колонии планировали добраться к обеду. Дорога не обещала неожиданностей, однако уже через час, к тому времени, как далеко позади остался мост через Волгу, Альбина пожалела, что не отправилась на электричке. «Газель» – все-таки тесная машинка для троих!
Особенно если слева от тебя почти непрерывно курит шофер, а с другой бормочет что-то, уткнувшись в молитвенник, отец Афанасий. Ее с первых же минут начало клонить в сон. После вчерашнего разговора с матерью ночь прошла как в бреду, Альбина то забывалась, то принималась тихонько плакать, но спохватывалась – хороша она будет наутро с опухшими веками – и на цыпочках, чтобы не потревожить мать, бежала в ванную промывать глаза. От холодной воды сон опять отступал, а злые мысли, наоборот, подступали, с ними слезы, и все начиналось сначала. Не ночь, а какой-то круговорот воды в природе. Вдобавок мучительно пахло краской: в доме царствовал ремонт. Кое-как Альбина заснула под утро, а тут будильник…
Слыша, как демонстративно ворочается на своем диване мать, Альбина оделась быстрее солдата по тревоге и выскочила в апрельскую, еще студеную ночь.
Конечно, шофер перепутал место встречи, и она минут пятнадцать выплясывала у подъезда, прежде чем сообразила зайти за угол – и нашла его там, голубчика, в лютом гневе подсчитывающего страшные шансы на срыв поездки, а значит, на возврат предоплаты. Взаимные упреки не прибавили хорошего настроения, а когда Альбина сообщила, что теперь придется заехать в Благовещенский монастырь за отцом Афанасием, шофер просто-таки выпал в осадок.
Смешнее всего, что это было совершенно по дороге, пусть и не по той, где хотел ехать водитель, но все-таки!
По счастью, благообразный постник в рясе и каком-то девчачьем пальтишке с пояском самим своим обликом заставил шофера приугомониться. Ненадолго, правда. Когда Альбина и отец Афанасий дружно начали клевать носами, шофер принялся ворчать страшные истории о том, что, когда пассажиры спят, это усыпляет и водителя, и тогда недолго до беды!
Альбина раскрыла глаза как могла широко, уставилась вперед, ловя себя на том, что ее рука машинально опускается к замку ремня безопасности и пытается отщелкнуть его.
Дорога взбиралась на холм, по обе стороны которого спускались довольно крутые склоны, и скользнула вниз.
Альбина затаила дыхание, покрепче упершись ногами и молясь, чтобы спуск кончился быстрее и никто не успел увидеть ее страха.
Зачем она поехала? Но больше просто некому. Во всем Нижегородском отделении Всероссийского общества попечителей о тюрьмах работает народу всего ничего: сама Альбина да пенсионерка- бухгалтерша. Шеф еще за десять дней позвонил из Москвы и сказал, что отделение «застоялось»: нужна акция. Вот и пришлось… В конце концов, зря она выбивала эти деньги, что ли, сначала сидя на телефоне, а потом, убедившись, что от телефонных услуг у людей уже уши вянут, бродя по офисам с протянутой рукой и бесконечным повторением присказки:
«От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» Как ни странно, это действовало. В памяти нижегородцев еще жив был пример одного всенародно избранного мэра, который чего-то там не поделил с развязным кучерявым любимчиком Первой Дочери и по этому поводу сменил клуб «Рокко» на ИТУ общего режима. Да и высказывание «генерала» Димы на тему: кто не был, тот будет, а кто был – не забудет, – заставило многих «новых русских» покрыться мурашками… Так что Нижегородское отделение Общества попечителей о тюрьмах не могло пожаловаться на скупость пожертвователей, покупающих себе индульгенции у судьбы. Альбина все чаще думала, что Всеволод Васильевич не хотел ее обидеть, а даже делал своеобразный комплимент, когда говорил:
– Есть в тебе что-то такое, что заставляет человека наизнанку выворачиваться, лишь бы тебе помочь. Только ты очень своеобразно за это благодаришь…
Он не упрекал Альбину за гибель Валерии. Глупо было упрекать! Он желал Альбине добра, советуя ей после похорон:
– Лучше тебе уехать из Москвы и больше не возвращаться. Этот город тебя отторгает – ну что, такое случается. Ты приносишь несчастье близким. Посчитай, сколько их уже вокруг тебя полегло… У меня такое ощущение, будто судьба все это время метила в тебя, но ты увертывалась, и она попадала в кого-то Другого.
Уезжай отсюда, пока и тебя наконец не стукнуло и кого-нибудь еще не зацепило…
