гербом. Командиры союзников собрались под ним и с пригорка наблюдали за продолжавшимся разгромом турок. Монтекюкюлли в восторге подошел к Колиньи и обнял его.
— Граф, — сказал он ему при этом, — мой государь император сам поблагодарит французского короля за помощь. Я же считаю за честь для себя сказать вам, что лучшая часть победы принадлежит вашим храбрецам!
И его глаза остановились на Монтестрюке, вытиравшем лицо от пота.
— Ваши дела заслуживают высокой награды, — сказал он ему. — И ты её получишь, — добавил Колиньи. Югэ молчаливым кивком головы поблагодарил его и помчался в поле.
Здесь он увидел Коклико с Угренком, занятым вполне невинным занятием — переворачиванием тел погибших с как бы непредумышленным выворачиванием их карманов.
— Что это вы тут делаете? — изумился он.
— Я освобождаю этих басурман от улик их преступного поведения — ворованных денег. А заодно будет довольна моя будущая жена: ведь у неё будет свой домик.
Он вздохнул при мысли о жене, которая была ему пока неведома, и продолжил свое дело.
Пока Юге раздумывал над ответом (попробуйте-ка ответить на такой вопрос сразу и убедительно!), подъехал Сент-Эллис. Он вертел в руках блестевшую на солнце цепь из драгоценных камней, снятую с тюрбана заколотого им паши!
— Эти бриллианты ничего тебе не напоминают? — спросил маркиз у Юге. — Мне же напоминают глаза одной принцессы и наводят отчаянную меланхолию.
Слова Сент-Эллиса отвлекли Юге от Коклико. Друзья занялись обсуждением предстоящих дел. Между тем подкрался вечер. Коршуны начали садиться на темневшую долину, полную трупов. Тени деревьев удлинились настолько, что в одной из них укрылся человек, беспрестанно всматривавшийся вдаль. Невдалеке слышалось ржание привязанной к стене лошади.
— Тебе тоже надоело ждать, — произнес Карпилло (конечно, это был он, кто же еще?). — Но подожди, он же обещал прийти. И если его не убили, он придет.
Вскоре на вершине бугра показались смутные очертания всадника. Карпилло встал и крикнул по- особенному — долго и пронзительно. Всадник быстро подскакал к нему.
— Какие вести, капитан? — встретил его Карпилло.
— Скверные. Турки разбиты. Гуссейн убит, Кьюперли бежал.
— Черт с ними! вскричал Карпилло.
— Где Монтестрюк?
Брикетайль поднял кулак к небу.
— Гром и молния! Он беспрерывно ускользает от меня. А когда я подбирался к нему, на него налетали эти дураки-турки и заслоняли его. Он-то их, правда, убивал, но мне от этого не легче! Я никак не мог до него добраться. Пришлось даже рубиться с христианами, встревавшими между нами. Смотри, все мои руки в крови.
Карпилло пренебрежительно усмехнулся.
— Но без единой капли его крови. Какой же толк во всем этом? И что ты собираешься делать?
— А как ты думаешь?
— Надо ехать в Париж. Ты же знаешь, что Шиврю повез туда графиню Монлюсон. Стало быть, Монтестрюк ненадолго задержится в Венгрии, сам понимаешь.
— Да притом мне здесь и не везло, — подхватил Брикетайль. — Он был у меня в лапах, как грешник в когтях у дьявола, а я не сумел его удержать. Видно, не здесь ему умереть…
— Раз так — в путь. В Париже без дела скучать не будем. Там к нам присоединятся Шиврю и Суассон.
— Едем!
Через пару минут фигуры обоих всадников уже темнели на дороге.
16. Милость короля
На другой день, когда солдаты обеих армий занялись обычным в той ситуации делом — мародерством на бывшем поле брани — Колиньи созвал совещание своих военачальников.
— Господа, — сказал он, — мы обязаны представить королю видимый знак торжества нашего оружия — отнятые у турок знамена. Такое поручение обычно дают генералу. Я же предлагаю дать его капитану.
И Колиньи сообщил о героическом поведении Монтестрюка в прошедшем сражении.
— Считаете ли вы его достойным такого важного поручения? — спросил он под конец своего сообщения.
Отовсюду послышались возгласы одобрения.
— Прекрасно, господа, — подытожил Колиньи, — капитан Монтестрюк поедет доложить королю об успехах его венгерской армии.
Колиньи сообщил Монтестрюку о своем решении, не забыв упомянуть и имя мадемуазель Монлюсон. Югэ, естественно, не отпирался, что встреча с ней пересиливает в нем другие желания.
— Сейчас у меня ничего не осталось, кроме честолюбия, — заметил на это Колиньи, — но я бы охотно променял его на страсти в своей молодости. Но каждому возрасту — свое!
Тем временем Орфиза, Леонора и Шиврю приближались к Парижу. Шиврю пустил в ход всю свою
