человек, которому они говорили 'вы', это я, что придало мне бодрости. В кресло я сел более уверенно.
Ректор поправил роговые очки и стал медленно листать мою тетрадь, где были нарисованы атаки малиновых буденновцев, запорожцы с длинными оселедцами, похожими на конские хвосты. Я принялся рассматривать портреты каких-то волосатых людей на стене. Один из них - с белой бородой, в берете, насунутом на лоб, - показался мне знакомым, и я обрадовался: Леонардо да Винчи. (Для меня всегда оставалось загадкой, почему итальянские художники не носили фуражки с фасонистым лаковым козырьком, а покрывали голову дамским беретом, похожим на блин.)
- А у вас, мальч... молодой человек, есть дарование, - нерешительно сказал ректор.
Я встал, облизал пересохшие губы, кашлянул, стараясь выдавить из своего писклявого горла солидный басок:
- Это я, товарищ ректор, карандашом... рисовал всего эскизы. У меня пока нет ни масляных красок, ни мольберта... дорого стоят. Но дайте мне сейчас палитру, кисточки специальные из свиной щетины, и я изображу вам с натуры любую современность... Ну... может, кое-чего не по правилам. Сбиваюсь, какой краской рисовать небо в пейзаже: ультрамарином или берлинской глазурью. Тут вы мне посоветуйте...
- В общем, - поспешно подсказал воспитатель, - тебе, Виктор, надо начать с натюрморта и пройти все первоначальные основы художественного мастерства.
Ректор опять сморщился и стал смотреть вниз, словно ботинком у него жало пятку и он не мог догадаться, на какой ноге.
Я с тревогой думал, что сказал неправильно. Как будто упомянул все специальные художнические выражения: 'мольберт', 'пейзаж', 'эскиз', 'современность'. Чего еще упустил? Жалко, что я не слыхал раньше словечка 'натюрморд', совсем бы тогда свалил этого академика на обе лопатки. А может, он боится, что я жулик и стану воровать у них тюбики с краской?
Ректор недоверчиво повертел в руках документ, в котором было поставлено, что мне девятнадцать лет.
- Мм-да. Скажите, а какие у вас знания?.
'Так и думал, что спросит'. Я тревожно посмотрел на дядю Шуру. Он сидел свободно, облокотясь на стул, как бы приглашая и меня держаться свободнее. Незаметно и ободряюще кивнул:
- Ректор интересуется, где ты учился, Виктор, какие проходил общеобразовательные предметы.
- Общие предметы? - спросил я, вспотев от волнения. - Понятно. Тут у меня полное знание. Химию проходил. Французский язык. Физкультуру... ну и другие проходил. Учился аж в пятом классе гимназии, после в профшколе... сейчас по медицине практикуюсь. Есть знания и специальные, художнические. Вот, к примеру, жизнеописание всех маэстров древнего средневековья, а также нашего местного Репина. Все они были великие, честные, трудолюбивые...
Отвечая, я почему-то по-прежнему обращался к дяде Шуре. Ректор нетерпеливо поднял узкую холеную руку:
- Прекрасно. Да, да. Скажите еще, пожалуйста... геометрию вы знаете?
Я опешил. Чтобы уметь рисовать, надо знать геометрию? Я стал кое о чем догадываться и замолчал.
- Понимаете, - продолжал ректор, тоже обращаясь к дяде Шуре и словно извиняясь перед ним. - Я всячески рад бы помочь вам, но для академии нужны хотя бы элементарные знания. Живописец должен иметь понятия о законах перспективы, пропорции... об анатомии человека. Пусть этот, э-э-э... юноша пока походит в какую-нибудь студию или художественный кружок, что ли, А когда закончит... ну, скажем, даже семилетку...
Лицо дяди Шуры выразило живейшее огорчение, он с беспокойством покосился на меня. Дожидаться окончания их переговоров я не стал и, шаркая ботинками, вышел из кабинета.
Воспитатель нагнал меня на крыльце академии, дружески полуобнял за спину:
- Ты, Виктор, уж не упал ли духом?
Подбородок у меня вдруг затрясся, глаза обволокло слезами, задергалось левое веко; я не отвечал, боясь, что разревусь на улице, и прибавил шагу. Дядя Шура продолжал так же доверительно, будто и не догадывался о моем состоянии:
- Нет? Ну конечно. Подумаешь, неудача! Сказать по совести, мы с заведующим и не рассчитывали, что ты поступишь. Просто хотели позондировать почву... показать твои рисунки высокому специалисту. Ректор тебя похвалил: 'Есть дарование', - а это главное. Вот определим тебя в нормальный детский дом, подучишься, тогда и попадешь в художественную школу. А насчет рисования тут, в ночлежке, мы вам поможем... придумаем еще что- нибудь.
Прощаясь, Фурманов крепко пожал мне руку, и я один отправился на Малую Панасовку, которая давно стала моим домом. Я уже успокоился, по дороге придумывал страшные планы посрамления ректора-бюрократа. Хоть бы раз в жизни судьба улыбнулась мне. Нынче казалось: вот-вот добьюсь своего - и опять все сорвалось.
Санкомовцы торжественно гурьбой встретили меня на лестничной площадке перед ободранной дверью изолятора.
- Поздравить со званием студента?
У меня была манера бодриться при неудачах, и я почти весело ответил отрицательным кивком головы.
- Как так? Почему? Что стряслось? - посыпались вопросы.
- Понимаете, братва, - залпом объяснил я, переступая за ними порог и стараясь улыбнуться, - все уже было на мази. Ректор сказал: 'Рисуете вы, паразит, прямо гениально', но... затребовал справку про образование. Геометрию ему, видишь ли ты, подай. Может, он думает, что я циркулем рисовать стану? Дело тут ясное: морда не внушает доверия, забоялся. что к академикам в карманы начну лазить. Потом. 'колеса', - я показал на свои огромные ботинки. - Видите: на крокодилов похожи. И наверно... для художника ростом не удался.
Более веских причин для своего провала я не мог придумать. Глаза у меня опять защипало, и я поскорее закурил махорку.
- Засыпал тебя, корешок, стерва профессор? - сказал мне Колдыба Хе-хе-хе, широко открывая единственный глаз.
Он отвел меня в сторону, спросил, понизив голос:
- Этот самый... коректор академии... четырехглазый?
- В очках, - подтвердил я.
- Лады. - Колдыба Хе-хе-хе сплюнул сквозь зубы. - Теперь мне все понятно. Тот заведующий профессор не принял тебя из зависти: видит, что талантливый и всех там гривастых забьешь в академии. - Он решительно подтянул штаны култышкой, закончил просто: - Достанем финку и порежем эту гадюку тонкомозгую, а сами подорвем на волю.
Нет, мои планы мести так далеко не заходили. Я финкой ничего не резал, кроме хлеба и арбузов. Вот скопом выбить чубы ректору-чинуше или украсть у него пальто - это дело стоит внимания.
После крушения заветной мечты выбиться в художники настроение у всех санкомовцев упало. На что нам надеяться? Чего ждать? Изучать разные геометрии и скелеты человека, пока не вырастет борода? И почему это без диплома нельзя стать художником? Тут ведь талант решает!
Мы совершенно забросили карандаши, резинки, больных, перестали убирать изоляторские койки, мести пол. Все чаще собирались в кружок и сладостно вспоминали, кто по каким республикам бродяжил, какие города видел, в каких морях купался. Если бы не зима, снегопады, морозы - сейчас же рванули бы вместе. Колдыба Хе-хе-хе рассказал нам, как потерял глаз и левую руку: дома, в детстве, разряжал капсюль, и тот взорвался. Но Колдыба и в таком виде легко подмечал кошелек, которому было тесно лежать в чужом кармане, и его два пальца - средний и указательный - работали безукоризненно. В прошлом году он бежал из кременчугской тюрьмы и теперь не боялся никаких решеток. С ним и мы станем 'деловыми ребятами'.
Решили ждать весны. Едва наступит оттепель - простимся с ночлежкой, а уж изолятор пусть прощается с наволочками, одеялами: чем-то нам первые дни жить надо?! Может, удастся прихватить и портфель бухгалтера.
Завьюжило, улицы города завалили сугробы. Снаружи, на заснеженном подоконнике изолятора, тенькали желтогрудые синицы, прыгали сизые приземистые поползни: мы их подкармливали крошками. Неожиданно дядя Шура объявил, что нашим творчеством заинтересовался журнал 'Друг детей'. На этой неделе в изолятор придет сотрудник редакции, чтобы лично с нами познакомиться. Фурманов стоял у порога, весь облепленный снегом, отряхивал шапку, бекешу, и в бездонных зрачках его черных глаз прыгали веселые огоньки.
Мы совершенно застыли от изумления. Чего-чего, а лестного для нас внимания со стороны печати мы никак не ожидали.
- Откуда же в журнале пронюхали про нашу санкомовскую шатию? - спросил Пашка Резников. Его как поэта особенно заинтересовало известие о сотруднике редакции. Вообще он, пожалуй, был самый грамотный парень из нас: чуть ли не шесть классов кончил.
- Слухом земля полнится, - таинственно улыбаясь, ответил дядя Шура. - Для академии из вас действительно пока еще никто не созрел. Сперва надо закончить среднее образование, пройти основы рисунка, закон перспективы, свойства красок. Вспомните старую русскую поговорку: без труда не вытащишь рыбку из пруда. А вы все хотите взять сразу, с наскоку. Зато я вам приведу и другую народную мудрость: терпение и труд все перетрут. Так что не падайте духом, а пока ждите, что вам предложит журнал.
- А что он нам предложит? - наперебой допытывались мы.
- Поживем - увидим. - По-актерски подвижное лицо дяди Шуры оставалось непроницаемым.
Изолятор наш совершенно взбудоражился. Чего от нас понадобилось сотруднику редакции? Зачем он вдруг решил явиться в ночлежку? Может, хочет определить нас в какую-нибудь художественную студию? Или заказать свой портрет?
Чем нелепее были предположения, тем мы в них больше верили. Теперь изолятор наш блистал чистотою, как настоящая больничная палата. Мы скребли, мыли пол, забелили нецензурные рисунки на стенах (их, в пику нам, понамалевали симулянты, 'страдающие нутром'),
