человек отправился к мастеру, который их приготовил и хотел заставить его перепродать ему костюмы. Когда последний не согласился, то Пириламп приказал рабам схватить его и угрожал ночью поджечь его дом со всем, что в нем есть. Вот как ведет себя Пириламп!
В ответ на эти слова Полос патетически пропел:
Не бойся дорогой,
На небе есть еще Зевес,
Который видит все и мудро управляет.
- Вообще говоря, - продолжал Полос, понижая тон, - я знаю этого человека очень хорошо. О, Гиппоникос, ты думаешь, что можешь сообщить мне о нем что- нибудь новое, но я сам могу рассказать тебе то, чего ты не знаешь: какие средства он употреблял, чтобы заставить меня отказаться от участия в трагедии Софокла. Он обещал мне прибавить большую сумму к общественной плате за мое участие, если я соглашусь играть в трагедии Эврипида. Я же поступил, как Филоктет с хитроумным Одиссеем.
- Благодарю богов, Полос, - сказал Гиппоникос, - что такой человек, как ты, остался верен нам, так как хор может быть безупречен, но если авторы никуда не годятся, то афиняне будут свистать и кричать.
- А я благодарю богов, - сказал Полос, - что хор Софокла достался тебе, Гиппоникос, потому, что как бы ни были хороши актеры, но если хор недостаточно блестящ, то афиняне стучат руками и ногами и заглушают пьесу.
В это время в дом вошли двое новых посетителей, то были актеры Деметрий и Каллипид. Они были любезно приняты Гиппоникосом и обменялись приветствиями с Полосом, с которым уже много раз встречались на подмостках в трагедиях Софокла.
- Теперь я вижу в моем доме собравшимся все, что должно обеспечить победу 'Антигоне', - заметил Гиппоникос.
- Упражнение хора, - сказал Софокл актерам, - уже давно началось. Гиппоникос с нетерпением ожидал вас, наконец вы здесь, и мы немедленно приступим к раздаче ролей. Сначала идет роль Антигоны, которую, само собой разумеется, возьмет Полос... Но, - перебил он сам себя, обращаясь к Полосу, - скажи мне, слышал ли ты о прекрасной милезианке Аспазии?
И когда последний отвечал утвердительно, поэт продолжал:
- Если бы мы захотели послушаться этой милезианки, любезный Полос, то я должен был бы просить архонта дозволить мне взять женщину для роли Антигоны. У меня был с ней небольшой спор, в котором она сильно порицала наше обыкновение отдавать женские роли мужчинам и утверждала, что женщине следует дозволить выступать на подмостках. Напрасно ссылался я на маски, которые скрывают лицо и громадное пространство театра...
Полос презрительно засмеялся.
- Как! - вскричал он с негодованием. - Когда я вышел в роли Электры и говорил: 'О, божественный свет, о воздушный эфир...', никто не подумал бы, что я не женщина, глядя на мои манеры, слыша мой голос, раздававшийся из-под маски.
- Никто! Никто! - вскричали все.
- А когда я обнимал урну с прахом брата... - продолжал взволнованный Полос.
- Весь театр был тронут и глубоко потрясен! - вскричал Софокл, и остальные согласились с его мнением. - На сцене, - продолжал Софокл, никогда не слышно было более трогательного, более женственного голоса, чем твой.
- Надеюсь, ты не хочешь этим сказать, что мой голос всегда имел женственный характер. Я полагаю, что ты еще помнишь меня в роли Аякса: 'О горе мне, что я выпустил эту презренную из рук...'
Голос Полоса при этих словах звучал совершенно иначе...
- Это могучий голос героя! - вскричали все слушатели.
- А мой Филоктет, - продолжал Полос, - помните мое восклицание, когда змеиный яд проникает в мои жилы: 'О горе мне!..'
И снова все вскричали:
- Какой страстный голос! Какое естественное выражение ужаса и отчаяния!
- А помните, продолжал Полос, как я в конце трагедии говорил: '...я умираю и прощаюсь с землей, с ее источниками и сладостным питьем...'
- Да, это было прекрасное мгновение, - вскричал Гиппоникос, - но самая лучшая по моему мнению твоя роль - это роль Аякса.
- О, Гиппоникос! - сказал Софокл, - ты вполне справедливо восхваляешь Полоса, но не забывай также заслуг Деметрия и Каллипида: ими также восхищаются во всех эллинских городах, они также помогли победе моих трагедий. - Тебе, Деметрий, - продолжал он, - на этот раз я предоставляю достойную роль Креона, Каллипиду - роль Исмены. Нам нужны еще два второстепенных актера, которые выходят на сцену на несколько минут, но я не хотел бы отдавать этих ролей первым встречным.
- Каждый из нас, - вскричали актеры, - готов изобразить столько лиц, сколько угодно, если только они, конечно, не появляются на сцене в одно и то же время.
- Под маской можно играть все: во-первых, роль Гемона, - сказал Софокл, - так как он появляется только тогда, когда Антигону уже уводят на смерть.
- В таком случае, я мог бы исполнить роль Гемона! - вскричал Полос.
- Роль слепого прорицателя Терезия может взять Каллипид, - продолжал Софокл. - Затем остается еще один страж и один вестник. Этим двум приходится говорить длинный монолог, который должен быть передан, как можно лучше. Нет ничего неприятнее, когда подобный монолог ведется человеком, который едва умеет говорить. Я решился сам взять на себя эти две маленькие роли. В прежних пьесах я много раз выходил на сцену подобным же образом.
Актеры вполне одобрили намерение поэта, и Гиппоникос присоединился к ним.
- Наконец, остается Эвридика, супруга Креона, - сказал Софокл, - она появляется в самом конце трагедии и говорит всего несколько слов.
- Дайте мне Эвридику! - вскричал Полос.
- Она уже отдана, - возразил Софокл. - Один актер, еще ни разу не вступавший на подмостках и не желающий сказать своего имени, хочет сыграть Эвридику.
Любопытство Гиппоникоса и актеров было не мало возбуждено таинственным видом поэта, но последний уклонился от дальнейших объяснений. Он подал актерам тексты трагедии, дал им некоторые указания относительно их ролей и костюмов, в которых они должны были выйти, затем Гиппоникос представил им пятнадцать хористов, считая и начальника хора, и пригласил их присутствовать при упражнении хора.
Началось пение гимнов Антигоны. Учитель хора выбивал такт руками и ногами, а иногда, под влиянием возбуждения, всем своим телом. Сам поэт часто присоединялся к нему. Он должен был руководить пением хора, так же, как и придумывать те движения, которыми оно должно было сопровождаться. Он часто отводил в сторону музыканта, схватывал сам лиру и аккомпанировал хору, чтобы иметь возможность лучше направлять как его пение, так и движения.
Как Софокл - в доме Гиппоникоса, также старался и Эврипид в доме Пирилампа, Ион - в доме Мидия, Кратинос - в доме Аристокла и другие поэты в домах других содержателей хоров, точно полководцы, одобряя и возбуждая мужество своей армии, стремясь приобрести победу на празднестве Диониса. Дома содержателей хоров были очагами, из которых возбуждение распространялось по всему городу. У каждого хора, у каждого поэта была своя партия, желавшая ему победы. Обыкновенное, в подобных случаях, возбуждение афинян на этот раз было доведено до предела. Как Гиппоникос, так и Пириламп употребляли все старания, чтобы обеспечить себе победу, и их соперничество, которое каждый день грозило перейти от слов к действиям, давало большую работу афинским языкам. Государственные дела, известия из колоний, сделки в Пирее, все было отложено в сторону, и, если бы афинский флот приготовился к морскому сражению, то и тогда в эти дни о нем говорили бы менее, чем о Гиппоникосе и Пирилампе. Однако в Агоре нашлись двое людей, которые разговаривали совсем о других делах, а не о Гиппоникосе и Пирилампе. Эти люди были Перикл и Анаксагор.
- Ты задумчив, - говорил мудрец своему другу, - заботят ли тебя какие-нибудь новые государственные планы? Или же у тебя на сердце лежит прекрасная женщина?
- Может быть то и другое, - отвечал Перикл. - Как было бы прекрасно, если бы человек мог обходиться без женщины, мог нераздельно отдать себя государственным делам или мудрости, или какому-нибудь
