скрывалась в глубине наших сердец. Однако, прости меня, если я не совсем согласен с тобой, я полагаю, что мы постараемся сохранить наши Афины столь же способными к войне и могущественными, каковы они есть теперь. Но ты права, мы не должны более колебаться сделать то, чему пришло время, так как ты вполне справедливо говоришь, что мы имеем людей, каких может быть никогда более не будет. Ты должен быть благодарен этой красавице, Фидий, что она уничтожила все мои колебания и что ты и твои ученики, в руках которых, как сказал Алкаменес, резец горит от нетерпения, скоро выступите, как божественное войско, на борьбу за создание прекрасного, о котором вы так долго мечтали, к которому так долго стремились. Уже немало сделано для украшения наших Афин: гавань перестроена заново; средняя стена почти окончена; строится большая школа для афинской молодежи. Воздвигнув роскошный храм богам и прекрасные статуи, мы увенчаем дело обновления, начатое внизу, в Пирее.
Эти слова Перикла были встречены всеобщим одобрением, как скульпторов, так и остальных гостей.
- Громадные колонны храма, начатого Писистратом в честь Олимпийского Зевса, лежат в развалинах после падения этого могущественного человека не лучше ли было прежде всего докончить его?
- Нет! - поспешно вскричал Эфиалт, - это значило бы увековечить славу врага народной свободы!.. Пусть какой-нибудь тиран окончит то, что было начато тираном! Свободный афинский народ оставит лежать в развалинах памятник Писистрата в знак того, что божественное благословение не может покоиться на создании деспота.
- Вы слышали друга народа, Эфиалта, - сказал Перикл, - и если вы слышали Эфиалта, то значит слышали мнение всего афинского народа. На вершине Акрополя лежит полуразрушенная святыня храма Эрехтея, и богослужение только с трудом совершается там после персидской войны.
- Нет! - вскричал свободно мыслящий Калликрат. - Этот храм стар и мрачен, его жрецы и сами изображения богов стары и мрачны!
- Тогда Фидий будет огорчен, - возразил Эфиалт, - ты знаешь, что старинное, упавшее с неба изображение Афины не должно быть никогда заменено другим, никогда не должно быть изменено в своем безобразии.
- В таком случае, оставим старых жрецов с их старыми богами гнездиться в старом храме, - возразил Перикл и попросил Фидия рассказать, о чем он мечтает с открытыми глазами, когда устремляет взгляд на Акрополь.
Фидий стоял, погруженный в задумчивость. Перикл подошел к нему и сказал, дотронувшись до его плеча:
- Подумай, пробуди великие мысли, спящие в твоей голове, так как пришло время осуществить их.
Фидий улыбнулся, затем сказал со сверкающими глазами:
- Иктинос мог бы тебе рассказать, как часто осматривал я вместе с ним вершины горы и ее террасы, как мы с ним размеряли и рассчитывали и втайне строили планы, не зная, когда придет час осуществить их.
- Какие же это были планы? - спросили гости.
Тогда Фидий рассказал о том, что уже давно созидалось в его мозгу, и все слушали его с восторгом.
- Но не будет ли, - сказал один из присутствующих, - подобное прекрасное произведение испорчено завистью старых жрецов Эрехтея, как это уже было однажды?
- Мы восторжествуем над этой завистью! - вскричал Эфиалт.
- Сокровище Делоса, - сказал Перикл, - должно быть повергнуто к ногам богини, оно должно быть спрятано в глубине храма, и, таким образом, на сверкающей вершине городского холма соединятся вместе могущество и величие Афин.
Присутствующие отвечали восторженными восклицаниями на последние слова Перикла. Последний же, как будто вдруг вспомнив что-то, снова устремил взгляд на лавровую ветвь и розу в руках красавицы.
- Здесь многое решено, - сказал он, - но только не спор Алкаменеса и Агоракрита. Которой из двух Афродит отдаст преимущество прекрасная чужестранка?
- Эту статую, - сказала милезианка, бросив взгляд на создание Агоракрита, - я приняла бы скорей за какую-нибудь более суровую богиню, хотя бы, например Немезиду...
Агоракрит, который в это время мрачный и недовольный сидел на обломке камня, горько и насмешливо улыбнулся при этих словах.
- Немезиду! - повторил Перикл, - и действительно, сравнение очень удачно. Немезида - суровая, гордая богиня, которая всегда мстит за оскорбления, и в этом произведении Агоракрита, мне кажется, много свойственных ей черт. Красота этой богини почти ужасающая и угрожающая. Если афиняне желают поставить у себя в саду изображение Афродиты, то мы также можем поместить туда и эту, но с позволения Агоракрита эту статую, изображающую Немезиду, я полагаю, мы лучше поместим в храме этой богини в Рамносе. Ваятелю будет легко прибавить к своему произведению символы, соответствующие этой богине.
- Я сделаю это! - мрачно вскричал Агоракрит со сверкающими глазами, моя Киприда станет Немезидой...
- Кому же прекрасная незнакомка, - сказал Перикл, - кому же отдашь ты теперь лавровую ветвь, а кому розу?
- То и другое - тебе, - отвечала милезианка. - Никто из этих двух не остался ни победителем, ни побежденным, и в эту минуту мне кажется, что все венки должны быть присуждены человеку, открывшему путь к приобретению благороднейшей награды.
Говоря это, она подала лавр и розу Периклу. Сверкающие взгляды их встретились.
- Я разделю лавровую ветвь между обоими юношами, - сказал Перикл, - а прекрасную душистую розу сохраню для себя.
Говоря это, он разломил лавр на две части и подал обоим, затем, оглядевшись вокруг, сказал:
- Я надеюсь, что здесь не осталось более недовольных? Только Задумчивый стоит в каком-то беспокойстве и с серьезным видом глядит перед собой: скажи нам, нет ли у тебя какого-нибудь недоразумения, друг мудрости?
- Прекрасная милезианка, - отвечал на это юноша, - доказала нам, что прекрасное может доставить народу преимущество перед всеми другими, но я хотел бы знать, так же ли легко достигнуть этого, благодаря добру и внутреннему совершенству?..
- Я думаю, - возразила милезианка, - что добро и прекрасное - одно и то же.
- Можешь ли ты показать нам это примером? - перебил ее юноша.
- Примером! - улыбаясь повторила милезианка, - право, я не знаю, можно ли привести этому пример, но если он придет мне в голову, то я скажу тебе.
- Совершенно верно, - вмешался Перикл, - мы разрешим этот спор в другой раз.
Юноша пожал плечами и вышел.
- Мне кажется, он не совсем доволен, - сказал Перикл.
- О нет, - сказал Алкаменес, - я знаю его: он любит рассуждать и легко раздражается, но его гнев также скоро проходит. У него добрая и мягкая душа.
- Но как зовут его? - спросил Перикл.
- Сократ, сын Софроника, - отвечал Алкаменес.
- А прекрасная незнакомка, от которой мы так многому научились, как зовут ее? - продолжал Перикл.
- Аспазия, - отвечал Алкаменес.
- Аспазия, - повторил Перикл, - какое имя! Оно мягко и сладко, оно тает как поцелуй на губах.
2
Перикл не мог заснуть всю ночь после собрания в доме Фидия. Его беспокоила мысль о делосском сокровище, с которого должно начаться в Афинах новое время могущества и счастья. Отголосок речей, которые он слышал в доме Фидия, звучал в его душе, если же он на минуту забывался сном, то видел перед собой очаровательный образ милезианки, а чудный блеск ее прекрасных глаз проникал в глубину его души. Многие планы, которые он обдумывал уже давно, были разрешены им в эту ночь, многие решения окончательно приняты.
Задумчиво сидел Перикл утром у себя в комнате, когда к нему вошел его друг, Анаксагор, знавший с
