борьбу кентавров и лапифов, в которой более, чем в афинском Акрополе, он дал свободу своему таланту.
Сопровождаемые Поликлетом и Алкаменесом, Перикл и Аспазия осматривали многочисленные чудеса священной рощи. Наконец, они вступили на лестницу, которая вела из священной рощи на широкую, высокую террасу, помещавшуюся с северной стороны. Эта каменная терраса шла по южному склону холма Кроноса. На ней помещался ряд, так называемых, сокровищниц разных городов, в которых они хранили свои дары, присланные в Олимпию.
После сокровищниц холма Кроноса Перикл и Аспазия увидели святыни, украшавшие этот холм, с вершины которого представлялся очаровательный вид на всю Олимпию. Они увидели у себя под ногами священную рощу с ее храмами и статуями, за ней катились волны Алфея, направо текла река Кладей, впадавшая в Алфей. Далее виднелся гипподром, на котором происходили олимпийские игры и который ограничивался священной рощей.
Направо от холма Кроноса вблизи северного выхода из рощи помещались строения, составлявшие центр управления Олимпии, где участники состязаний выслушивали законы битвы и давали клятву перед статуей Зевса Крониона, вооруженного стрелами молний. Далее виднелись только вершины гор, окружающих священную Олимпию.
Взгляды мужчин с удовольствием остановились на этой картине, Аспазия же начала жаловаться на жар и множество комаров.
- Как могло случиться, - сказала она, - что эллины выбрали для борьбы атлетов жаркое летнее время и эту сырую долину Алфея?
- Основатель олимпийских игр, Геракл, по все вероятности, не подумал о комарах, - улыбаясь сказал Алкаменес.
- Все мужчины до сих пор - также, - прибавил Перикл, - но раз обратив на это внимание, я должен отдать справедливость Аспазии, эти бесчисленные маленькие кровопийцы, конечно, порядком надоедают.
На обратном пути Перикл и Аспазия снова остановились перед статуями Поликлета. Между тем шум и движение в долине усиливались. К вечеру было принесено множество жертв на украшенном цветами жертвеннике.
Атлеты наблюдали за предзнаменованиями, предсказывавшими им успех или поражение.
Наибольшая толпа зрителей собралась вокруг праздничной жертвы на древнем жертвеннике Зевса.
Исполнение этих священных обрядов продолжалось далеко за сумерки при звуках музыки и лунном свете. Все происходило торжественно и спокойно, в почтительном молчании. Только поздно ночью погасли факелы в священной роще, так же, как и последние искры на жертвеннике. Но почти сейчас же после этого народ отправился занимать пораньше места в ожидании начала игр.
Утором Перикл и Аспазия снова поднялись на холм Кроноса.
Взгляд Перикла не отрывался от толпы, прошедшей на Стадион, который был виден издали, и только из любви к Аспазии он уклонился от удовольствия непосредственно вмешаться в толпу зрителей на Стадионе.
Далеко не с таким удовольствием был устремлен взгляд милезианки на арену, где оспаривали эллины первенство в физической силе.
- Отчего ты глядишь презрительно на эту веселую толпу? - спросил Перикл.
- Не кажется ли странным, - ответила Аспазия, - что великие эллины так превозносят Олимпийских атлетов? Неужели сила рук и быстрота ног считается преимуществом на эллинской земле?
- Я тебя понимаю, - сказал Перикл, - ты сторонница женственности, что облагораживает и украшает жизнь - здесь празднует свое торжество грубая сила.
- Настоящее дорическое зрелище, - сказала Аспазия, - борьба, которая кончается потоками крови. Ты прав, я ненавижу эти игры, так как они кажутся мне варварскими. Я боюсь, что грубая прелесть этого зрелища заставит людей одичать.
- Ты заходишь слишком далеко, - улыбаясь возразил Перикл.
Противоречие во мнениях Перикла и Аспазии должно было увеличиться благодаря маленькой сцене, свидетелями которой они сделались.
В тот же вечер, когда Перикл с Аспазией в сопровождении Поликлета и Алкаменеса шли мимо стадиона и осматривали его, Аспазия, устав, присела отдохнуть на каменную скамейку. Толпа атлетов, принимавших участие в играх, встретилась с группой своих противников. Между ними завязался живой разговор: борьба продолжалась на словах, и любой успех подвергался резкой критике побежденных. Обсуждали, как случайно одолели их противники, как победа висела на волоске. Обвиняли своих противников в том, что они нарушили правила борьбы. Но все это мало помогало, и им часто приходилось переносить насмешки товарищей.
- Послушай, Теаген, - говорили одному, - со своими масляными повязками на голове ты пахнешь точно фонарная светильня!
- Смейтесь, - отвечал Теаген, еще молодой боец, которому в борьбе не повезло и у которого голова действительно была повязана пропитанной маслом повязкой. - Смейтесь, - сказал он, - я теперь узнал, что в состоянии вынести человеческое мясо и кости. Я получил в голову такой удар, который, мне кажется, раздробил бы камень. Поверьте, что кроме небольшого жара в голове я ничего не чувствую, зато спина немного беспокоит и побаливает от сильного удара о землю.
- Видно, что ты новичок, - сказали ему, - ты не знаешь, что не голова, а спина самая чувствительная часть человеческого тела.
- Твоя спина поправится в три дня, - сказал один, - но посмотри на меня - кто возвратит обратно мои зубы? Я охотно поменялся бы с тобой ролями: гораздо приятнее иметь зубы во рту, чем в желудке, так как я их проглотил после удара кулака мегарца.
- Ты их переваришь, - сказал один беотиец, Кнемон.
- Зато мне трудно приобрести столько мяса, сколько у тебя, - возразил Теаген.
Кнемон действительно был пожилой человек со множеством рубцов. Уши у него были сплющены ударами кулаков. Его широкая грудь и спина казались вылитыми из стали. Он походил на кованное бронзовое изображение. Мускулы на руках выступали как камни в русле реки, округленные постоянным течением воды.
- Неужели вы думаете, - вскричал он, - что я уступил бы кому-нибудь из вас, хотя я немного тяжел и не так легок на ноги, как вы. Да, конечно, я не смогу состязаться в скорости бега, но меня также трудно сдвинуть, как медную колонну - когда земля трепещет, я остаюсь на ногах.
Сказав это Кнемон положил руку на камень и продолжал:
- Попробуйте кто-нибудь сдвинуть меня.
И напрасно испытывали атлеты один за другим силу - Кнемон стоял неподвижно. Затем он протянул правую руку и, сжав ее в кулак, сказал:
- Попробуйте разжать мизинец.
Все пытались сделать это, но пальцы казались выкованными из бронзы.
- Это ничего не значит! - хвастливо вскричал аргивянин Стенелос. - Я могу остановить на полном скаку четверку, схватив за гриву.
- А я, - сказал Термиос, - однажды на Пилосе остановил за рог взбесившегося быка. Когда последний вырвался, то оставил рог в руке.
- Все это, конечно, подвиги силы, - сказал фессалиец Эвагор, - но сделайте то, что я сделал однажды в Ларисе: я украл сандалии с ног знаменитого скорохода Крезила, во время бега.
- Как! - вскричал спартанец Анактор. - Фессалийский скороход осмеливается хвастаться перед силачом? К чему быстрые ноги, если я опрокину тебя лицом на землю?
- Мои кулаки не менее тяжелы, чем легки мои ноги, - вскричал фессалиец. - Если я дотронусь до тебя, то тебе придется собирать кости с песка.
- Молчи! - вскричал спартанец. - А не то я вырежу тебе глаза, как повар рыбе.
- Вы воюете словами, - вскричал Кнемон, - не таков обычай атлетов. Докажите на деле.
- С удовольствием! - вскричали оба.
