- Тщеславный и, как я знаю, втайне настраиваемый жрецом Эрехтея, Клеон, подал сегодня архонту обвинение против тебя в отрицании богов.
- В отрицании богов, - спокойно сказал Анаксагор. - Постойте, сколько я припоминаю, по закону Диопита за это следует смерть - ничтожное наказание для старика.
- Голова достойного старца заслуживает большего сострадания, чем голова юноши, - возразил Перикл. - Но для защиты твоей головы я подниму мою партию. Я выступлю перед твоими судьями, как защитник, и предложу за твою голову - мою. Но я не могу помешать тому, чтобы тебя отвели в тюрьму до решения дела, а безжалостное заключение может быть продолжительным.
- Пусть меня сажают в тюрьму, - сказал Анаксагор, - к чему мне свобода, если у меня отнимаю свободу слова?
- Это все пройдет, - возразил Перикл, - твоему слову снова будет возвращена свобода. Закон, хитростью введенный жрецом Эрехтея во время моего отсутствия в Афинах, будет отменен. В настоящее же время покорись требованию момента, поднимайся скорей, надевай сандалии и покинь Афины. Все приготовлено к твоему бегству: внизу в уединенной Фалернской бухте, стоит корабль, готовый отвезти тебя туда, куда ты захочешь. С моим другом Кефалосом я все обдумал. Он сам будет сопровождать тебя, пока ты не найдешь безопасного убежища. Тяжело для меня подходить к ложу слабого старца и говорить ему: 'вставай и иди', но я должен сделать это. Под прикрытием ночного мрака я сам провожу тебя до Фалернской бухты, где ожидает тебя Кефалос.
- Я не имею никакого повода для отъезда, - сказал Анаксагор, - но еще меньше поводов оставаться, так как я стар и все дороги мира одинаково ведут к последнему успокоения Гадеса. Если меня ждет судно в Фалернской бухте, то к чему заставлять его ждать напрасно? Доставьте меня к Мизийскому берегу - там у меня есть друзья, там могут они похоронить меня и начертать на моей могиле слово 'истина'. Там внуки афинян будут читать это слово и увидят, что на берегу Геллеспонта, на границе варварской страны, нашла успокоение истина, провозглашаемая умирающим старцем. Позови моего старого раба, Перикл, чтобы он завязал мне на ногах сандалии, взял другой хитон для перемены и несколько книжных свитков и, если желает, сопровождал меня в море.
Старик поднялся с помощью Перикла с постели, дал рабу завязать на ноги сандалии, надел хитон и быстро подготовился к путешествию.
Оба путника в сопровождении раба, под покровом темной ночи, безмолвно прошли ионические ворота и спустились вниз вдоль длинной стены по пустынной дороге к Фалернской бухте.
Придя в гавань, они нашли Кефалоса на судне, стоявшем под прикрытием скал, где море ласково ударялось о берег.
Анаксагор приготовился проститься с Периклом и войти на судно. Они протянули друг другу руки, Перикл с волнением поглядел на старца, готовившегося отдать себя во власть неверного моря.
- Не надо меня жалеть, - сказал старик, - я готов ко всему. В течение долгой жизни я убил в себе все, что может заставить человека страдать. Юношей я много выстрадал, видел прелесть жизни, но в тоже время - ее мимолетность. Тогда я отрекся от всего и погрузился в глубокую пропасть равнодушного созерцания. Таким образом я состарился, тело ослабело, но каменная колонна непоколебимого спокойствия неизменно возвышается в моей душе. Вы, афиняне, думаете, что заставляете меня довериться непостоянному морю и удаляете в далекую чуждую страну. В действительности, я со спокойного берега буду невозмутимо созерцать треволнения вашей жизни.
Тебе выпала иная судьба, друг мой, ты стремился в жизни к красоте, счастью, власти и славе. Ты привязался к прекрасной женщине, которая овладела твоим сердцем. Я считаю тебя блаженным, но должен ли я считать тебя счастливым? Человек счастлив только тогда, когда ему нечего терять. Он не может быть обманутым жизнью потому, что ничего от нее не требует.
- Смертным суждено идти разными путями, - отвечал Перикл. - Я ко многому стремился, многого достиг, но только последнее мгновение закончит счет, только смерть подведет итог жизни. Я привязан, как ты говоришь, к женщине и я заключил с ней союз нового рода для прекрасного, благородного и свободного наслаждения жизнью. Чтобы испробовать это новое, мы соединились. К чему приведет эта проба, до сих пор для меня не ясно. В чашу радости часто попадают капли горечи, меня беспокоит совесть - может быть я слишком многого ожидал от красоты и счастья жизни.
Так говорили Перикл и Анаксагор в ночном спокойствии, прощаясь друг с другом. Затем они вспомнили двадцатичетырехлетнюю дружбу, от всей души обнялись и поцеловались.
Анаксагор еще раз оглянулся на темный город и сказал:
- Прощай город Паллады-Афины! Прощай аттическая земля, которая так долго дружелюбно принимала меня! Ты служила почвой брошенным мною семенам. Из того, что сеют смертные, может вырасти добро и зло, но только одно добро бессмертно. Благословляю тебя и прощаюсь, чтобы снова, уже стариком, плыть по тем же волнам, которые принесли меня юношей к твоим берегам.
С этими словами мудрец из Клацемоны вступил на корабль и махнул рукой Периклу. Затем раздались удары весел, тихий плеск волн, и корабль медленно вышел в открытое море. Несколько морских птиц, спавших на берегу, проснулись от непривычного шума, несколько раз взмахнули крыльями и снова погрузились в сон.
Перикл стоял на пустынном берегу и еще долго глядел вслед удаляющемуся судну, затем, погруженный в глубокую задумчивость, пошел обратно к городу. Придя в Агору он увидал, что, несмотря на раннее утро, множество народа толпится на так называемом царском рынке.
Толпа читала рукопись, это была копия общественного обвинения.
Толпа была велика. Стоявшие вдали напирали. Один высокий мужчина громким голосом прочел обвинение, вывешенное в Агоре от имени архонта.
В нем было следующее: 'Обвинение, подписанное и данное под присягой Гермиппосом, сыном Лизида, против Аспазии из Милета, дочери Аксиоха. Аспазия обвиняется в преступлениях: в непризнании богов страны; в непочтительных выражениях против них и священных обычаев Афин; в принадлежности к партии философов и отрицателей богов. Кроме того, она обвиняется в том, что соблазняет молодежь опасными речами, так же, как и молодых девушек, которых держит у себя в доме, а также и свободно рожденных гражданок, которые бывают у нее. Наказание - смерть.'
Громко раздавались эти слова по рынку, когда Перикл, незамеченный народом, проходил мимо. Он побледнел.
- Да, - вскричал человек из толпы, - это обвинение бьет по супружескому счастью Перикла, как удар молнии по голубиному гнезду.
- Гермиппос - обвинитель! - вскричал другой.
- Гермиппос? Сочинитель комедий? Этого надо было ожидать! - вскричал третий. - Я сам слышал из уст Гермиппоса, после того, как Перикл обрезал крылья комедии: 'хорошо, говорил он, если нам закрывают рот на подмостках, то мы раскроем его на Агоре'.
Редко бывали афиняне так возбуждены, как сейчас, услышав обвинение супруги Перикла. С нетерпением ожидали они того дня, когда обвинение будет публично рассматриваться гелиастами.
В это самое время Фидий из Олимпии возвратился обратно в Афины. Диопит был раздражен, видя каждый день ненавистного человека, бродившего по Акрополю с Мнезиклом и Калликратом и подававшего советы рабочим на строительстве Пропилей.
Однажды Диопит увидел Фидия, стоявшего за колоннами храма Эрехтея и разговаривающего с Агоракритом. Оба они разговаривали и ходили между Парфеноном и храмом Эрехтея, взад и вперед, затем, приблизившись к куску мрамора, лежавшему недалеко от спрятавшегося Диопита, они опустились на камень и спокойно продолжали разговор, который легко было подслушать жрецу Эрехтея.
- Странные течения, - говорил Агоракрит, - появляются в скульптурном искусстве афинян. Странные вещи вижу я в мастерских молодых товарищей по искусству. Куда девались прежние возвышенность и достоинство? Видел ли ты последнюю группу Стиппакса? Мы употребляли наши лучшие силы на изображение богов и героев, теперь же, со всеми тонкостями искусства, представляют грубого, несчастного раба. Юный Стронгимон старается вылить из бронзы троянскую лошадь. Деметрий изображает старика с голым черепом и жидкой бородкой.
- Скульпторы не стали бы создавать подобных произведений, если бы они не нравились афинянам, - сказал Фидий, - к сожалению, никто не может отрицать, что подобные вкусы все больше и больше
