или ей суждено остаться домашним животным?
Она пришла в себя около пяти часов утра, и я дала ей полтаблетки ларгактила с глюкозой, чтобы она не рвалась на волю. Когда она успокоилась, мы перенесли ее в маленький вольер, сделанный еще для Дьюме. Теперь мы к нему пристроили более просторный вольер, куда Уайти будет выходить, когда ей станет лучше. Оба вольера были забраны сплошной решеткой и находились внутри большого загона.
В десять часов утра я услышала какую-то возню и не успела вмешаться — Уайти сорвала с лапы гипсовую повязку. В конечном итоге это было к лучшему, потому что потом мне не удалось бы снять гипс без снотворного. Наконец-то я могла дать ей хорошенько поесть — впервые за три дня. В мясо я спрятала вторую половинку таблетки ларгактила.
Вскоре появился Аран. Он согласился взять на себя роль сиделки в те часы, которые мне придется проводить с семейством гепардов.
На свежие следы гепардов мы наткнулись у зарослей, где двенадцать дней назад впервые заметили, что Уайти больна; такие же следы попались нам еще в нескольких местах, где гепарды бывали в последнее время. Наконец мы увидели Пиппу — она обнюхивала то место, где мы поймали Уайти. На нас она даже не посмотрела и все время, пока Мбили и Тату управлялись с мясом, которое мы принесли, продолжала звать и высматривать Уайти. Подошла она к нам не скоро, а подойдя, лизнула мою руку и легла рядом; она была необычайно спокойна. Потом она вместе с детьми проводила нас до Угловой акации — там они и остались.
Когда мы вернулись в лагерь, Уайти все еще дремала, но к закату встрепенулась, стала ходить вдоль клетки, сонно осматриваясь, и вдруг позвала голосом, от которого разрывалось сердце, — короткие резкие вскрики сотрясали все ее тело. Немного погодя мне удалось ее успокоить, и мы мирно сидели рядом, но тут на другом берегу появились слоны и приступили к своей ночной трапезе. Бедная Уайти вся затряслась от ужаса; ей, видимо, казалось, что она попала в ловушку. Она задрожала еще сильнее, услышав отдаленное рыканье льва, так что ночь я провела рядом с ней, перетащив свою раскладушку в вольер. Еще десять дней пришлось держать ее на снотворном, и это сказалось на ее здоровье — начался запор и поднялась температура. Харторны предупреждали меня об этом и советовали для облегчения обрызгивать ее водой в самую жару: вот это ей пришлось по вкусу! Она ела с аппетитом и выражала свое удовольствие новым, милым звуком — «ньям-ньям-ньям», но никогда не мурлыкала.
Как это ни грустно, Уайти невзлюбила Арана и, завидев его, яростно бросалась на сетку. Но мне больше некому было доверить важное дело — отгонять павианов. Они вызывали у малышки такой ужас, что она непроизвольно испражнялась, слышав их гавканье. Большей частью Уайти невыносимо скучала и, чем несчастнее она себя чувствовала, тем непримиримее относилась к нам. Вскоре она стала фыркать и рычать даже на меня, и успокоить ее удавалось только смесью молока с фарексом. Она так обожала эту смесь, что у нее даже выработалась привычка — вылизывать миску до блеска. А пока она была поглощена этим делом, я гладила ее и старалась с ней подружиться. Уайти сильно отличалась от других сумеречных животных: к закату она успокаивалась — тогда я усаживалась к ней поближе и даже слушала последние известия по радио. Удивительно, что она не реагировала на этот искусственный шум, а ведь молния и гром нагоняли на нее панический страх.
Вдобавок ко всем остальным неприятностям у нее болезненно резались зубы, и я не успевала убирать куски дерева, которые она пережевывала в кашу. Под конец она сделалась совершенно неукротимой, даже миску с молоком вышибала у меня из рук, обливая меня с головы до ног; тогда я решила больше не давать ей ларгактил — мне говорили, что люди иногда тоже становятся агрессивными после длительного употребления снотворного. Немного легче стало, когда я открыла дверь в дополнительный вольер и у нее оказалось больше места для беготни, но, несмотря на это, она с каждым днем делалась все более злобной. С одной стороны, это меня даже радовало, потому что мне не хотелось, чтобы она приручалась и теряла инстинкты дикого зверя, но как было управиться с ней, если она старалась ударить меня лапой или забивалась в самый дальний угол, когда я приносила еду? Глаза Уайти всегда были изумительно красивы, с очень мягким взглядом — теперь же она смотрела на меня с нескрываемой ненавистью, жесткими, убийственно жесткими глазами. Впрочем, за что она должна была меня любить после того, что случилось? Раньше она всего-навсего терпела меня, как друга Пиппы, и знала, что я уже давно добываю для нее пищу. Правда, я продолжала кормить ее, но ведь это я отняла у нее семью и свободу.
Через несколько дней лапа у нее зажила достаточно, чтобы можно было выпустить ее в большой вольер. Когда я открыла дверь, Уайти не вышла из внутренней загородки; только несколько часов спустя она осмелилась бегло осмотреть свои новые владения, но тут же вернулась в знакомую загородку и не выходила из нее до следующего дня, хотя двери были открыты. Уайти вела себя так же, как все дикие животные, которые после поимки не хотят расставаться со своей первой клеткой — единственным знакомым помещением и не торопятся выходить в просторные вольеры зоопарков. Эта типичная реакция вполне понятна, но торговцы дикими животными, чтобы оправдать свое ремесло, заверяют, что животным нравятся тесные клетки!
Бедная Уайти! Как я могла ожидать, что она станет лучше ко мне относиться, даже с переходом в самый большой вольер — ведь и там решетка все еще отгораживала ее от семьи и от жизни на свободе. Единственное, что у нее теперь было, — возможность еще дальше убегать от меня, потому что меня она, естественно, считала причиной всего, что с ней стряслось.
Тем временем Пиппа постепенно перевела молодых ближе к лагерю и снова разместилась на термитнике возле тамаринда. Мбили и Тату великолепно проводили время, играя на нижних сучьях, но сама Пиппа никогда не участвовала в этих играх и все время казалась подавленной.
В тот день, когда я выпустила Уайти в большой вольер, Пиппа подошла к лагерю на расстояние мили — ближе чем когда-либо за последнее время. Мне казалось, что следует использовать эту возможность и подманить ее поближе к Уайти, чтобы они могли поддерживать друг друга, до тех пор пока снова не будут вместе. Сначала все было прекрасно: гепарды основательно проголодались и охотно пошли за корзиной с мясом, но вскоре они что-то заподозрили и то и дело усаживались на землю, так что только через два часа, вконец измучившись, я подманила их на расстояние примерно 150 ярдов от лагеря, и здесь они точно вросли в землю. Ничто не могло заставить их стронуться с места. Я дала Пиппе обнюхать свои шорты, потому что на них был запах Уайти, — может быть, это заставит ее подойти поближе? Я громко произносила имя Уайти и показывала в ту сторону, где она сидела. Я подошла к ее вольеру, ожидая, что Уайти тоже начнет звать Пиппу вместе со мной, но добилась только одного — Пиппа прыгнула на дерево и стала оттуда пристально рассматривать лагерь, даже не пытаясь подойти. Наконец я прибегла к последнему способу удержать ее возле лагеря: положила мясо на землю. Все гепарды накинулись на него, но, поспешно проглотив еду, ушли обратно на старое место. В отчаянии я вернулась к Уайти. Она сидела, вжавшись в решетку, и не сводила глаз с равнины. Я попыталась отвлечь ее внимание и принесла молока — но оно полетело мне в лицо. Я снова налила миску и стала ждать, чтобы она подошла к своему любимому лакомству. Через час мое терпение лопнуло, и я ушла. Она тут же вылакала все без остатка.
Чтобы хоть как-то скрасить Уайти обстановку, которая стала для нее невыносимой, мне не оставалось иного выхода, кроме одного: давать ей ежедневно по четверти таблетки ларгактила. Это вскоре оказало свое действие — она стала брать пищу у меня из рук. Так как мне не удалось заставить Пиппу подойти к Уайти, подманивая ее куском мяса, приходилось изобретать новое средство, чтобы воссоединить семью. Снова усыплять Уайти не имело смысла — неизвестно, останется ли с ней Пиппа до того момента, когда она придет в себя. А если она примет ее за мертвую и совсем бросит? Я попросила привезти магнитофон, надеясь, что призывы Уайти, записанные на пленку, заставят Пиппу прийти за своей дочерью. Если и это не поможет, мне придется приручить бедняжку. Поэтому я заранее заказала поводок для прогулок, футбольный мяч и несколько камер, чтобы ей было с чем играть. Сама я тем временем сделала шар из бумаги и подвесила на веревке, так что она могла достать его лапой. Я размахивала тряпкой у нее перед носом и катала рядом небольшую камеру; но эти неживые игрушки ей скоро надоели. С картонными коробками из-под яиц дело пошло лучше — она подолгу возилась, раздирая их на мелкие клочки, но вскоре и они ей наскучили. Часами сидела она, устремив взгляд на равнину, звала Пиппу или бегала взад и вперед вдоль решетки. Особенно она беспокоилась, когда видела, как мы уходим. А нам часто приходилось отлучаться на поиски ее семьи. Гепарды снова вернулись на то место, где была поймана Уайти, но ночью мы слышали сопение льва в той стороне и не могли отыскать их целых трое суток.
Для безопасности мы запирали Уайти в маленьком вольере на ночь; ох, как ей это не нравилось!
