— Если бы я знал, — повторял Мануэль, — если бы я только догадывался, я бы проучил негодяя, так проучил, что он запомнил бы на всю свою оставшуюся жизнь.
— Больше всех виноват я, — вздыхал Педро. — Сестра не простит мне. Да я и сам себе не прощу: я мог, мог предотвратить беду. В конце концов, мы могли отправить Марию на яхту с первой же партией груза…
Оплеванным и обманутым чувствовал себя и Алеша. Все восставало в нем против этого бесчестия, против черной неблагодарности спасенного ими человека: вот как отплатил он за все заботы.
— Я предчувствовал, что он негодяй, — говорил Алеша. — Это было видно по тому, как он воспринимал окружающих: прежде всего старался узнать, чем может быть полезным человек, что можно сорвать с него. Такие люди омерзительны. Но они не редкость, увы, не редкость… К тому же он пошляк, этот Какер, а пошлость — уже бесчестие… Помнишь, он сказал: «Законы нужно знать не для того, чтобы подчиняться им, а для того, чтобы ловко обходить их». Философия отпетых мерзавцев. Все несчастья в мире происходят именно от того, что люди или не знают подлинных законов природы и человеческого общения, или стремятся обходить их.
Педро кусал губы.
— Мне теперь тоже кажется, что никакой Сальваторе не потерпевший. Скорее всего это был очередной спектакль, поставленный Бенито или тем, кто прятался за его спиной.
— Что же из этого следует? — спросил Алеша, хотя прекрасно понимал и сам, что из этого следует.
— Из этого следует, что воинство Босса давно уже на свободе и они не дадут нам уйти к кубинским берегам…
Настроение упало. Люди понимали, что они наверняка стали жертвой очередного заговора, и ждали развязки драмы, не признаваясь в этом друг другу.
Пожалуй, один только Антонио не поддался общему настроению. Прежде всего он проверил работу механика, но тот старался вовсю, понимая, как важно не упустить последние шансы: выжимал из судовой машины последнее, на что она была способна.
Обойдя яхту, Антонио расставил посты наблюдения.
Что прибавляло шансы, так это пасмурная погода. Но, как назло, низкие дождливые тучи, висевшие у самой поверхности моря, стали таять и расползаться.
Вокруг светлело — небо набирало нежелательную на этот раз голубизну.
Все насторожились. Особенно после того, как высоко в небе над яхтой прошел какой-то военный самолет.
Антонио не сдавался, пробовал развеселить людей.
— Эй, Алеша, ты в лучшем положении, чем другие: ты знаешь иностранный язык.
Алеша пожал плечами.
— Я это понял еще в детстве, — посмеиваясь, продолжал Антонио, — но от понимания добра до доброго действия расстояние всегда равно квадрату наших пороков… Вот тебе поучительнейшая из историй, которую я слышал еще от своего деда, а он долго жил среди индейцев гуарани и техуэльче… Забрела как-то лиса в сосновую рощу. Вдруг слышит из норы под сосной петушиный крик: «Ку-ка-ре-ку!» — «Неужто, — думает, — поселился здесь сладкий петушок?» Прыгнула лиса в нору. Послышалась там возня. А потом выходит оттуда волк. Облизывается и потирает живот. «Все же удобно, — говорит, — жить на свете, когда знаешь хоть один иностранный язык!»
Никто даже не улыбнулся, а Алеша сказал:
— Милый Антонио, это я вам недавно рассказывал про волка. Только произошла история не в Патагонии и не в Парагвае, а в России.
— Может быть, — смущенно согласился Антонио, — только ведь лиса повсюду обожает петушка… Что-то мы все приуныли, братцы. А это плохо: если человек не верит в свою звезду, то ведь и звезда отказывается от него. Это железное правило…
Наступила тревожная ночь. Перед самым рассветом на палубе появилась Мария. Она шла, сильно сутулясь, словно незрячая, усталой, шаркающей походкой.
— Куда, Мария? — окликнул Алеша.
Она вздрогнула и на миг приостановилась: не ожидала встретить человека.
— Мне душно.
Голос хриплый, больной — ни следа от былой хохотуньи, всегда повторявшей, что самое модное не одежда и прическа, а улыбка и готовность понять другого человека.
«Как может быть душно, когда так ветрено и сыро?..»
— Куда ты?..
Алеша и сам не знает, отчего испугался за Марию. И когда она внезапно бросилась к борту, сдавленно вскрикнув, он, настороженный, в два прыжка перехватил ее.
Руки у Марии были холодными, как лед, вся она дрожала.
— Не хочется жить, — прошептала она чуть слышно. — Не хочется жить. Зачем?
— Бывает, — сказал Алеша. — Но это непростительная слабость… Унижение — это когда сам человек унизил себя. А если его оскорбили — какое же это унижение? Почему мы должны уступать негодяям? Им выгодна наша слабость. Они вновь смеяться будут и потирать руки… Подумай, что было бы с твоей матерью? Что сталось бы с твоей архитектурой? Почему ты должна перечеркнуть все свои планы? Почему? Почему? Или не в том жизнь, чтобы не уступать своих идеалов?
Мария заплакала. Алеша отвел ее в каюту.
— Я предательница, — сказала она сквозь слезы. — Я предала самое лучшее, самое чистое. То, за что мы боролись.
— Нет, — твердо сказал Алеша, — ты не предала. Это нельзя предать, потому что это составляет нашу суть, твою и мою… Многие люди уступают своим бедам и горестям и тем самым готовят горести и беды другим людям. «Ах, неужели всегда нужны века, чтобы научить человека мудрости?» Эти горькие слова произнес Александр Радищев, один из честнейших людей дореволюционной России. Слова обращены к каждому из нас… Предательство — это отказ от мудрости, от борьбы за справедливость… Конечно, все мы — жертвы недостатков своего времени. Но разве это снимает с нас обязанность пробиваться к свободе, к самостоятельности, к великому знанию?.. Враги разрушают наши дома и наши семьи, пачкают наши мечты и мысли, пытаются всунуть в нашу черепную коробку свою подлую программу, которая превратила бы нас в ничтожеств, в животных, в скотов.
— Что же делать?
— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я, Мария. Надо не уступать. Надо отстаивать свой мир и свою правду. Один человек так же вечен и всемогущ, как и весь остальной мир, если действует во имя правды. Задумайся об этом: так же вечен и всемогущ, если действует во имя правды.
— Я думаю об этом, Алеша, — тихо промолвила Мария, глядя в иллюминатор, за которым уже светлело, набиралось утро. — Да, это важно, нет ничего важнее — почитать отца и мать, помнить людей, которые сгорели без остатка ради того, чтобы в мире стало светлее…
— Помнить — мало, — перебил Алеша. — Их нужно изучать, впитывать каждое слово, которое обращено в будущее, и действовать по этому слову.
— Да-да, конечно. Они помогают стать сильнее. Это ваши Гоголь и Достоевский, Ленин и Макаренко… Они принадлежат всем людям земли, как и самые выдающиеся дети Кубы… Но я не об этом, не об этом… Человек умирает, и все прекращается. Нет вечности дела.
— Ты не права, — сказал Алеша, радуясь, что Мария вновь озаботилась проблемами, которые выше ее личной судьбы и потому придают судьбе и смысл, и значение. — Человек — вечен. Но вечен отнюдь не в памятнике и не в памяти, этого было бы оскорбительно мало, — человек вечен в том высоком добре, которому послужил. Оно остается как тепло, как излучение, как перемена к лучшему. И в этом смысле, признаюсь тебе, Мария, я считаю все ласковое и доброе в жизни подарком и посланием этих замечательных людей. Некоторых я помню по имени, но всех, к сожалению, никогда не смогу назвать… Понимаешь, они вечны в нас. Вечны оттого, что не сдались, не уступили, не испугались. Это их огонь питает нашу смелость.
Мария долго молчала.
