– Когда я впервые увидела Мишу, я была совсем еще девочкой. Я влюбилась с первого взгляда. Да, это был красавец мужчина, представитель одного из самых знатных родов России, а я… я была юным трепетным созданием, воспитанным на романтических историях. Но все равно, я сразу поняла, что это настоящая любовь. Мне показалось, что я… что я просто вернулась к себе домой– вернулась к человеку, которого знала уже много лет, который специально создан для меня. Разумеется, Миша ни о чем мне не говорил, но я поняла: он испытывал ко мне такие же чувства.
Наша встреча произошла вскоре после смерти моего отца, и Миша старался утешить меня. Аннушка была в отъезде, и он водил меня в театры, на званые обеды… Мы объездили в его роскошном автомобиле почти все пригородные дворцы Петербурга. Конечно же, он повез меня и в Варышню. Князь Михаил с гордостью показывал мне школу, больницы, новые фермы. Мы заходили в гости к крестьянам и подолгу сидели за самоваром, слушая их рассказы. Князь знал всех крестьян по именам, помнил, сколько у кого детей, поздравлял с именинами. Мне казалось, что крестьяне не просто уважают Мишу, нет, они по- настоящему любили этого замечательного человека.
Мише было чуждо какое-либо высокомерие: он разговаривал с крестьянами на равных. А как любили его крестьянские дети! Мальчишки соревновались за право вести под уздцы княжеского коня, девочки просто плясали от счастья.
Постепенно Миша стал самым близким для меня человеком. Понимаешь ли, Анна, это было, если можно так сказать, родство душ. Мы никогда не говорили с ним о любви… Так продолжалось несколько месяцев, но вот наступил день моего семнадцатилетия, и Миша сделал мне поистине царский подарок: чудную брошь с изображением герба Ивановых. Потом он поцеловал меня и сказал, что любит меня. Я не могу описать свое состояние в тот миг! Казалось, сам Миша испугался своих слов: он стал говорить, что не должен был признаваться мне в этих чувствах, что он женатый человек, что я слишком молода… «Но, – добавил он после небольшой паузы, – если ты уедешь, моя жизнь потеряет всякий смысл».
Во время войны с Германией Миша часто ездил на фронт. Он ведь был офицером Кавалергардского полка Его Императорского Величества. Аннушка тоже редко бывала дома – она меняла одну богемную компанию на другую. Когда Миша бывал в отъезде, я ежедневно писала ему. Иногда он присылал мне ответ – несколько скупых строк, подписанных: «С любовью, Миша».
Я часто оставалась сидеть с детьми князя в особняке на Мойке. Несколько раз Аннушка звала меня с собой на званые обеды, но я отказывалась – разве могла я предаваться веселью, когда Миша был на фронте и рисковал своей жизнью?
Однажды мы с Алексеем отправились на прогулку в Новую Деревню – цыганский пригород Петербурга. В этом месте жили почти все знаменитые цыганские семьи российской столицы. Кстати, много лет назад один из предков княгини Софьи женился на девушке из табора. Мне нравилось ходить к цыганам: красивые мужчины с черными, как смоль, усами играли на гитарах, а изящные девушки в ярких цветастых юбках плясали…
Светловолосый и сероглазый Алеша смотрелся на их фоне пришельцем из другого мира… Конечно, цыгане знали, чей он сын, и очень любили мальчика – они часто угощали его конфетами, чаем, дарили на память яркие безделушки. Но в тот день одна из старых цыганок подошла ко мне и, попросив оставить Алешу под присмотром ее дочери, позвала в соседнюю комнату. Я была заинтригована: к чему такая таинственность?
В комнате царил полумрак. Цыганка предложила мне сесть на один из мягких стульев, а сама подошла к полке на стене и сняла с нее хрустальный шар.
Я подумала, что она хочет заработать лишний червонец, погадав мне. Много раз я слышала, что цыганки умеют гадать и ворожить, но никогда не придавала этому большого значения.
Цыганка села возле лампы и стала всматриваться в шар… Лицо ее было все в морщинах, из-под яркого платка выбивались пряди седых волос. Господи, сколько же ей было лет? Семьдесят? А может, все восемьдесят? Помню, меня удивили руки этой женщины: с изящными длинными пальцами, гладкие, совсем еще молодые руки. И вот она подняла на меня взор своих огромных черных глаз и начала говорить:
– В твоей жизни было много горя. Ты совсем одна в этом мире, хотя вокруг тебя – море любви… – Я была поражена, насколько соответствовали ее слова действительности. Неужели цыганкам и вправду дано читать книгу человеческих судеб? Неужели это не игра, не шарлатанство?
– Любовь не принесет тебе счастья, – продолжала старуха. – Ты еще слишком молода, тебе нужно вернуться домой, на родину. Ты не должна оставаться здесь. – Она снова посмотрела на хрустальный шар, и я проследила за ее взором: может быть, и мне откроется будущее? – Тебя ждет любовь и отчаяние… Знай: твое счастье совсем не там, где ты думаешь. Ты способна на большую любовь, и именно поэтому на твои плечи ляжет тяжелое бремя. – Цыганка пристально посмотрела на меня и добавила – Знай, девочка, от тебя во многом будет зависеть судьба всего мира.
– Я была страшно заинтригована. Где же будут решаться судьбы мира, и какое отношение ко всему этому буду иметь я? Мне хотелось слушать дальше, но старуха оттолкнула хрустальный шар в сторону, резко поднялась и направилась к выходу… Я вынула из кошелька горсть монет и протянула их гадалке, но она убрала руки за спину и, покачав головой, произнесла:
– Да сохранит тебя Господь, маленькая.
– Вскоре я поняла, что предсказание начало сбываться; положение в России с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Народ устал от войны, в городах начались забастовки, в деревнях – волнения. Пала монархия. Временное правительство не смогло справиться с событиями. Ситуацией воспользовались большевики.
Многие поняли, что оставаться на родине небезопасно, и устремились за границу. Но Миша не хотел никуда уезжать – он считал, что может принести пользу России. Действительно, разве на протяжении стольких лет он не защищал интересы крестьян? Он верил своим людям и надеялся на такое же доверие с их стороны. Увы, крестьяне оказались падкими на обещания большевиков. Ведь им посулили несметные богатства.
Теперь, когда мы проезжали верхом через деревни, никто не выбегал нам навстречу – матери уводили детей с дороги, мужики захлопывали перед нами калитки…
Постепенно стали куда-то исчезать слуги. С каждым днем становилось все тревожнее и тревожнее. Миша чувствовал, что должно произойти что-то страшное, и убеждал меня уехать из России, но разве могла я пойти на это?! Наступил день моего восемнадцатилетия. Аннушка была в депрессии: весь день она не вставала с постели. В столовой собрались княгиня Софья, Миша, я да еще немногочисленные родственники, не успевшие уехать из Варышни. Помню, Миша поднял бокал шампанского за мое здоровье, и вдруг раздался стук в дверь.
