– А кто еще приехал из Кэтшолма? – спросил Парсиваль.
– Придется вам иметь дело только со мной, господин Парсиваль.
Нику легко удалось уговорить Майлса и Фрэнси, что в их интересах не являться на слушание, после чего Фрэнси приказала Агнес сидеть дома.
Парсиваль, впрочем, уже допросил их всех на месте, но ему не понравилось, что хозяева номера им пренебрегли. Он долго пыхтел и шумно дышал, пока наконец сдался и сделал Нику жест остаться.
Ник повиновался, но ему стоило всей его выдержки не перебивать Парсиваля, который разглагольствовал целый час. Правда, он услышал все обвинения, предъявляемые Томазине, а ему было важно узнать их до того, как Парсиваль согласится ее освободить. Ведь в этом случае ему будет легче доказать ее невиновность на большом суде присяжных.
То, что он имел сообщить, особой ценности не представляло, поскольку колдовство нельзя было вменить в вину. Он рассказал Парсивалю, что видел, как Томазина входила в комнату Ричарда Лэтама, однако это вовсе не значит, что она отравила вино. Чем дольше Ник размышлял об этом, тем яснее ему становилось, что никакого яда в вине и в помине не было. Парсиваль нашел кубок, из которого пил Ричард, однако в нем не было вина, чтобы проверить его на собаке.
Парсиваль разложил перед собой бумаги, потом долго перекладывал их с места на место на длинном столе, за которым во время слушания дела должны были сидеть и он, и письмоводитель. Наконец он распорядился позвать Томазину. Ник затаил дыхание. Как он и ожидал, она шла, заложив руки за спину. Чтобы у нее не возникло искушения бежать, констебль занял место у двери.
Ник посмотрел ей в лицо. Томазина шла с опущенными глазами и не видела его. Она была очень бледна, но в остальном почти не изменилась. Он хотел было ей улыбнуться и только тут заметил, какие на ней жуткие обноски, отчего мгновенно рассвирепел.
Ник поклялся себе, что непременно изобьет тюремщика, как только найдет его: ведь он немало заплатил ему за то, чтобы тот содержал Томазину в своем доме. Зачем этому ублюдку понадобилось еще и раздевать ее?!
Томазина заметила злой огонь в глазах Ника и молча стала глядеть на него. Слабая надежда, что он явился защитить ее, как это было много лет назад, мгновенно исчезла, едва она поняла, что его вызвали дать показания.
Парсиваль откашлялся.
Томазина отвела взгляд от Ника, поклявшись, что не будет больше на него смотреть. Зачем мучить себя мечтами, которым не суждено сбыться?
– Томазина Стрэнджейс, – начал было Парсиваль, – вы…
– Я должна посоветоваться с адвокатом, – перебила она его.
Мать всегда говорила ей, что адвокаты для того и существуют, и теперь Томазина подумала, что уж не Ричарда ли Лэтама она имела в виду на случай, если ее обвинят – в колдовстве, например.
– Адвокаты не для таких, как вы, – огрызнулся Парсиваль. – Убийцы не имеют права на адвоката.
Получив такой удар, Томазина все же не подала виду, как испугалась. У нее даже голос не дрогнул.
– Значит, я должна защищать себя сама?
– Таков закон.
Плохой закон, подумала Томазина, когда Парсиваль начал задавать вопросы.
Он спрашивал и о том, чем уже интересовался в Кэтшолме, а она стояла перед ним со вздернутым подбородком и твердо повторяла все то, что уже говорила раньше.
– Я невиновна, – повторяла она, однако ее слова не произвели на Парсиваля ни малейшего впечатления.
– Ваше дело будет слушаться большим судом присяжных.
– Я требую священнической неприкосновенности.
– Да? – удивился Парсиваль.
– Матушка научила меня читать и писать по-английски и по-латыни.
Парсиваль переглянулся с письмоводителем.
– Правильно. Таких обычно изгоняют, а не судят и не наказывают, но к женщинам это не относится, даже если они умеют читать, – если только они не были монашенками до того, как король Генрих упразднил монастыри. Ну как?
Томазина не ответила, но и не показала, как она расстроена своей неудачей. Она-то думала, что у нее есть какие-то права перед законом, а оказалось – никаких.
– Что со мной будет на суде?
– Или смертный приговор, или свобода. Наверное, вас могли бы повесить, но поскольку вы покусились на жизнь главы семейства, вас сожгут.
Томазина только представила себе языки пламени – и ей стало плохо. Какая уж тут храбрость! Она еле слышно прошептала:
– Как я могу избежать этого?
Парсиваль прищурился.
– А что, вы с ребенком?
От злости она сразу же вновь стала сильной. Красный туман застлал ей глаза, когда она взглянула на своего мучителя. Если бы у нее, были свободны руки, она бы ногтями вцепилась в его жирное лицо. Однако
