– Привет, Василич! – звонко прокричал Упадышев. – С удачей тебя!
– Здорово, орлы, – басовито ответил мужчина и похлопал широкой ладонью по четырем крупным уткам, свисавшим под патронташем от пояса до колен. – Сегодня стрелял ловчее, чем на прошлой зорьке. Норму почти выполнил.
– Присядь с нами. Передохни.
– В моих годах передохнуть не лишне.
Мужчина подошел к лавочке, снял с плеча двуствольное ружье и сел рядом с Замотаевым. Лукаво прищурив большие навыкате глаза, усмехнулся:
– Что, брат Григорий, волосы болят?
– Побаливает башка, конечно, – признался Гриня.
– Зачем такие космы отрастил? Стригись под Котовского, как я, никакой боли с похмелья знать не будешь.
– Там, у твоего свата, не осталось лекарства, чтобы хоть малость поправиться? – мигом закинул удочку Кеша.
– Пол-ящика в подполе стоит. Сейчас мы раскрутим Ефима Ивановича на всю катушку, – мужчина глянул на Голубева. – Тоже маешься?
– Не, он из милиции, – быстро сказал Кеша. – У них с этим делом строго.
Пришлось Голубеву представиться и поведать о причине, которая привела его в Раздольное. Мужчина назвался Кафтанчиковым Василием Васильевичем. Пенсионер. Живет в Новосибирске. Приехал на недельку к свату в гости, чтобы, главным образом, поохотиться. Ни отца, ни сына Гусяновых он не знал и сообщение об убийстве воспринял равнодушно. Дескать, в охотничьей практике случаются трагедии и пострашнее.
Когда Слава поинтересовался у Кафтанчикова, где он провел вчерашнюю утреннюю зорьку, Василий Васильевич рассказал, что впотьмах хотел устроиться возле сухой березы на берегу озера Долгого, но там уже сидел какой-то охотник. Пришлось идти ближе к Раздольному, на озеро Круглое. Здесь тоже не повезло. На Круглом охотников оказалось больше, чем на Долгом. Тогда он выбрал место у черемухового куста на утином перелете между этими озерами и с рассветом открыл стрельбу. Стрелял плохо. Выпалил весь патронташ, а сбил всего двух селезней.
– Чем вызвана такая неудача? – спросил Голубев.
– При стрельбе влет на открытии сезона я всегда стреляю скверно, – признался Василий Васильевич. – Растренировка сказывается. А тут еще долго бродил туда-сюда. Понервничал и стал палить в небо, как в копейку.
– Какой дорогой шли вчера к Долгому озеру?
Кафтанчиков показал на переулок:
– Вот здесь. Затем по проторенной тропе через кусты вышел прямиком к сухой березе.
– По пути или на лугах никого не встретили?
– От деревни впереди меня вроде бы кто-то шел. В темноте не видел его, но запах табачного дымка порою чувствовал.
– Самосада?
– Нет, душок был ароматный. Не могу сказать, папиросы или сигареты, но не самосад – это точно.
– Сами не курите?
– Бог миловал. Никогда табаком не грешил. Поэтому запахи ощущаю не хуже породистой ищейки.
– И куда впоследствии тот курильщик делся?
– То ли прошел дальше вдоль Долгого озера, то ли куда-то свернул в сторону. Когда я подходил к сухой березе, табачный запах исчез совершенно.
– Голосов никаких не слышали?
– Если не считать тот голос, который спровадил меня от березы, никого больше не слышал. По луговой дороге какая-то, судя по фарам, легковая машина от Раздольного в даль лугов проезжала. Потом, развернувшись, тихо поползла назад.
– За стогом у сухой березы она не останавливалась?
– Когда развернулась вдали, вроде бы постояла недолго, а потом я уже не наблюдал за ней. Приближение зорьки поджимало. Ушел оттуда подыскивать подходящее место…
На этом Слава Голубев и попрощался с собеседниками. Ни с Кафтанчиковым, ни с «закадычными дружками» ему больше разговаривать было не о чем.
Глава VIII
Егор Захарович укреплял на двери в сенях новую щеколду. Посмотрев на пришедшего Голубева, старик с добродушной усмешкой поинтересовался:
– Кроме смеха, ничего полезного от друзей не получил?
– Так, кое-что, – уклончиво ответил Слава и сразу спросил: – В «Белом доме» Гусяновых новостей нет?
– Молчат Гусяновы. И кобель голоса не подает.
– Значит, кто-то кормит собаку. Иначе она от голода уже завыла бы.
