патруль, пропустили роту пехотинцев и несколько грузовых машин. Я посмотрел на мать. Лицо её было тёмным от волнения, и взгляд полон страха, как у мальчишки, приготовившегося прыгнуть с обрыва в омут. Мы побежали, мигом миновали дорогу. К Шарину подошли скрытно — по тропинке, проложенной через болотину. И вновь застыли на месте. Страх мой не уходил, и, когда где-то неподалёку выстрелили, я присел от ужаса на корточки. Мать словно бы не заметила этого, молча смотрела на дома, хлевы и омшаники…
Что было потом — не помню. Думаю, что забыл от страха, от напряжения. Помню лишь наш дом, брата, выбежавшего на крыльцо, партизанского часового. Стоял уже вечер, становилось темнее и темнее.
Страшное кольцо пожаров пропало вдруг в глубокой тьме, но тут же взвились в небо сигнальные и осветительные ракеты, и нашу деревню, озёра и лес взяли в огненный круг, и круг этот стал сжиматься…
В темноте партизаны ушли по лесной дороге.
…Когда я увидел фашистов, не поверил глазам — так их было много. Покачивались каски, вязли в сырой земле грузные сапоги. Шли солдаты бесшумно, держа на весу оружие…
Бежать в лес, в старую пекарню, мы уже не могли — бросились к погребу, устроенному в озёрном берегу. На лестнице, ведущей вниз, было семнадцать ступеней, но по ним никто не спускался, скатывались, будто с ледяной горы.
В погребе мы с братишкой забились за мешки лука. Люди сидели так тесно, что нельзя было пошевельнуться. Закрыли люк, и стало совсем темно. Выстрелы слышались глухо; было не понять, где стреляют. Сидели мы молча, не зажигая света.
Вдруг кто-то затопал наверху. Стало жутко: а вдруг откроют люк, бросят гранату.
— Может, это Яшка и Машка? — спросил у своей матери Саша Андреев.
Тётя Паша резко встала, пробилась к выходу, открыла люк.
— Ах, вы, окаянные… Я вас сейчас!
Заперев козла и козу в хлеве, тётя Паша вернулась в погреб.
— Что там наверху? — спросили из темноты.
— Бой идёт. За лесом… Ракеты пускают, чуть не из-за каждого куста.
Стрелять вдруг стали совсем рядом, кто-то пробежал по тесовому люку…
Потом его с треском открыли, по лицам заметался луч карманного фонарика. На лестнице стоял наш учитель, он и светил.
— Окружили нас, нигде нет выхода. Нужен проводник.
Быстро поднялась по лестнице наша мать.
— Хорошо, — сказал Иван Матвеевич. — А хоть раз переходила через болото? Другой дороги нет.
— Проведу, — сказала мать. — Пешие пройдут… По топи проложены кладины, стоят вешки. Выйдем к Шарину, солдат там немного…
— Тогда — за мной! Дорога каждая минута.
Прошло сколько-то времени, может быть целый час. В открытый лаз бил ветер, врывались звуки боя. В страхе за мать, я бросился к лестнице, вскарабкался по скользким ступеням. Кто-то пытался меня остановить, но не успел…
По берегу озера бежали люди с оружием; в темноте не было видно, фашисты это или партизаны. Будто шаровые молнии, проплывали осветительные ракеты…
Болото лежало между двух холмов, окружённое еловыми гривами. Люди говорили, что в глубине его прячется озеро, глубину которого никто толком не измерил. Вокруг озера — топи. Ходить туда решались немногие: в «окнах» погиб не один человек, перед самой войной утонула заблудившаяся лошадь. По ночам болото грозно гудело…
Я понял вдруг, что пройти ночью — невозможное дело.
Вдруг над болотом стало светло от ракет, резко скрестились огненные трассы.
Стало так светло, что я увидел крыши Шарина, того самого, куда мы с матерью дважды ходили днём.
…Кто-то уцепился за мои ноги, и я оказался вдруг внизу — во тьме и духоте. Время снова будто бы приостановилось…
А потом в погреб хлынул утренний свет.
— Выходите, люди добрые! Кончилось!
Жива-невредима по лестнице спускалась мать. Я бросился навстречу, но меня опередил Серёга.
— Страшно было? — спросила у матери Матрёна.
— С партизанами не так страшно, а вот как осталась одна… Заплутала со страху. Как только им в лапы не угодила. Хорошо, немец помог…
— А как это он помог? — удивился Серёга.
— Просто. Пустил ракету, я и увидела, что прямо к ним и иду.
— Пробились, значит, наши? — спросили из глубины погреба.
— А как вы думаете? — И глаза матери стали вдруг весёлыми…
Чистое огромное небо синело над нашей деревней. Нигде не было видно столбов дыма, не стреляли, не вспыхивали ракеты.
— Куда это они только делись? — пожала плечами тётя Паша.
— Погнались, видно, за нашими… — сказала мать.
А вокруг шумела ранняя весна. Жарче самой яркой ракеты светило апрельское солнце.
КАРАТЕЛИ
Весна не принесла радости людям. Шли бои, немцы жгли деревни…
Поднялась трава, и отощавший за зиму скот погнали в поле. Прежде этот выгон был праздником. Дед Иван Фигурёнок играл на жалейке, охотники палили из ружей.
Теперь стрельбы без того хватало, а дед Иван играть не захотел. Первая очередь выпала нашей семье. Мы с Серёгой взяли по пруту, погнали стадо на опушку леса.
— Увидите немцев — сразу в лес… — сказала нам мать. — Вместе со стадом, поняли?
Мы всё поняли. С тех пор как начались пожары, в лес стали уносить всё, что можно, — зарывали, прятали. Я сам помог матери зарыть самовар и медную посуду. Мы отнесли в лес даже зимние рамы, укрыли клеёнкой и замаскировали сухим мхом…
За зиму стадо поредело, меньше стало и овец, и коров. Животные словно бы одурели от тепла и света. Телята носились как угорелые, козёл Яков тряс витыми рогами, мычали коровы.
Я решил сбегать домой и на всякий случай увёл стадо на просеку. Там трава была ещё гуще, чем в поле, и дело можно было доверить братишке.
Выбежав к озеру, я увидел фашистов. Прямо по полю летели тяжёлые мотоциклы с колясками. В сёдлах сидели солдаты в пятнистых куртках и касках, покрытых маскировочными чехлами. К коляскам были привинчены пулемёты. Мотоциклы неслись прямо на нашу деревню. Возле нашего дома застыли как вкопанные…
Дома была одна мать, я заспешил к ней, побежал изо всей мочи.
Подбежав поближе, увидел, что немцы рассматривают какую-то карту. Двое солдат ходили по домам, выгоняли людей на улицу. Мотоциклисты не бушевали, как полицейские, не размахивали оружием, но их спокойствие и решительность пугали сильнее, чем крики и угрозы.
Ни вещи, ни продукты брать не разрешили. Перепуганную толпу оттеснили к озеру, пулемётчики в колясках приникли к пулемётам. Стало нестерпимо страшно, все мы знали, что не раз расстреливали целые деревни.
