Какую правду? Кому!? Дон Кихот чертов! Робин Гуд хренов!!
И вот эта «истина» снова вторгается в мою жизнь, но только уже далеко не так романтично, как в молодости. По статистике вся романтика заканчивается после защиты кандидатской. И я тысячу раз предпочел бы рутинную, но спокойную и размеренную жизнь преподавателя, омраченную разве что кафедральными склоками за чашкой чая, чем снова почувствовать пьянящее дыхание этой проклятой «истины». Истина хороша для молодых, в этаком романтическом, оторванном от реальности стиле. Являясь же в зрелом возрасте, она может привести к разрушительным последствиям. Зрелый человек, терзаемый жаждой «истины», не отступает перед доводами рассудка, не считается с неписанными правилами общества. Быть может, для некоторых это последний шанс еще запылать, еще совершить что-то важное или расплатиться с долгами прошлого. «Пока еще хватает времени и огня…»
Или в жизни я был ни при чем!?
Господи, какие напыщенные банальности я стал говорить, и это в моем-то возрасте! Никогда не думал, что мне снова придется так переживать из-за этой абстрактной и непонятной «истины».
Ночь была душной, но сейчас я дрожал от холода. С трудом встал с измятой постели, на которой ворочался без сна больше половины ночи, все тело ломило. Как же темно — осень ведь только наступила. Наверное, это у меня в голове «темно»… Знал бы кто, как же я устал от всего этого! И все возвращаюсь и возвращаюсь к позавчерашнему вечеру, он все крутится и крутится у меня в голове. Хотя, что там произошло такого, чего я не знал?
…Реджинальд вертит длинными узкими пальцами рюмку. Несоразмерно большие глаза на худом лице переливаются отраженным огнем камина. Его пальцы похожи на паучьи лапки, но их хрупкость обманчива, Гарольд уже имел несчастье в этом убедиться. Реджинальд отворачивает голову от камина, его глаза мгновенно теряют цвет, они как две тусклые стекляшки. После некоторых раздумий выражение лица становится удивленным. Это удивление видно по слегка изогнутой брови, глаза же остаются до ужаса мертвыми.
— Ты опять налил мне коньяк, Гарольд? Я, кажется, просил водки. Этой вашей удивительной м-м-м… перцовочки.
— Водку пьют из стаканов! — категоричным тоном заявляет мой друг. Рубашка расстегнута, на щеках красные пятна, волосы на затылке слиплись от пота. Глаза как два синих озера в сумерки.
— Так дал бы стакан.
— Но ты взял рюмку. Из отвр-р-ратительного набора. Редж, дай-ка сюда… О, какой и-идиотский бордюрчик! В Неаполе такую фигню продают негры на привокзальной пощади, на Piazza Garibaldi. По евро штука. Ты знаешь, на этой площади статуя Гарибальди без лошади — единственный случай на всю Италию.
— Почему?
— Так неаполитанские мальчишки сперли лошадку-то! — радостно объясняет Гарольд, — на, ты пей давай…
— Но водку пьют из стакана?
— Ну?
— Так зачем ты дал мне рюмку?
— Что значит зачем, Редж? Хороший коньяк, дагестанский, это не «Хэннеси» твой поганый.
Реджинальд снова смотрит в камин. Его глаза оживают красно-рыжими бликами.
— Скажи-ка мне лучше, на что ты готов ради этой своей, м-м-м… «истины», Гарольд?
Мой друг фыркает. Что-то наливает себе. Кажется, тоже коньяк. Залпом пьет.
— Вот так вот серьезно, Редж?
— Серьезно.
— Почему ты спрашиваешь? Хотя мало ли странных вопросов задают странные англичане. Да на все я готов, на все. Душу нахрен продам!!! Доволен?
Реджинальд смеется. Но глаза невеселые.
— Это неправда.
— Почему еще?
— Ты отказался использовать «анаграммы», Гарольд.
— Да за кого ты меня принимаешь, черт подери, а!? Я
— А говоришь, на все. Ты своему слову хозяин: сам дал — сам взял.
— Не юродствуй, ироничный донельзя англичанин!
На некоторое время воцаряется молчание.
— У тебя есть семья, Гарольд? Дети?
— Нет, а что?
— Если бы была, то тебе нашлось, чем с женой заняться, вместо забавных затей получать «истину» в последней инстанции. Правда, Александр?
— А идите вы оба! — не выдерживаю я.
— И это говоришь мне ты, Реджинальд!? Интересное дело, а кто как не ты сделал б
— Нет, — коротко ответил Реджинальд, — а с чего ты взял, что меня интересует «истина»?
— А что же еще?
— Ну, меня интересуют довольно много разных вещей. Например, деньги. Но не «истина» и не твоя гипотетическая космическая струна, ты уж извини.
— Заткнись-ка ты лучше!! — при упоминании струны Гарольд вздрагивает как от пощечины. Я с беспокойством смотрю на него. Хотя вряд ли ему будет хуже, чем последнюю неделю, — Редж, а ты правда лорд?
— Лорд.
— Стало быть, «сэр»… Тогда почему ты такой бестактный?
— Гарольд, у тебя довольно странное представление о лордах вообще и обо мне в частности.
— Нормальное у меня представление! Впрочем, сегодня прощаю, но только потому, что ты,
— Гарольд, как ты сказал, «в стельку»? Стелька, м-м-м… — это то, что кладут в ботинок?
— Это устойчивое словосочетание.
— Я знаю другое устойчивое словосочетание — «пьян в дупель».
— Нет, ты только посмотри на него, Сашка! Умей так делать! Чтоб мы так английский знали… Редж, это ты от нашего общего друга Биркенау подцепил?
— Этот мэн — голимая шиз
Я почти все время молчу. Мне тягостен этот разговор. Если этот пьяный бред можно назвать «разговором»! Эти двое всегда начинают паясничать, когда все очень плохо.
Вечер тянется.
— О, эта девка-истина, — улыбается Реджинальд, и добавляет несколько русских слов, которые я никак не ждал услышать от англичанина. Его блеклые глаза как будто подернуты дымкой. Как вода в стакане, в которую плеснули молока. Или как отвратительно сладкий кофейный ликер, который я пил в Болонье, опрометчиво поддавшись на уговоры сластены-Гарольда… Зрачки почти тонут в белесом тумане — похоже, мой друг все-таки налил ему водки. Хорошо, что все будет только послезавтра. А может, при удачном стечении обстоятельств, это будет не послезавтра, а через месяц.
Однако у этого англичанина богатейший запас русских слов! А как он мастерски умеет оскорблять этой своей ироничной полуулыбочкой, и как она бесила Биркенау, когда его любимчик, этот подлец Алоис, провалил защиту докторской диссертации.
