Орешкин Владимир
Камикадзе
ВЛАДИМИР ОРЕШКИН
КАМИКАДЗЕ
Мне позвонил Степанов, давний приятель с факультета, в двенадцать часов ночи. - Старик, - сказал он, - чертовски рад слышать... Как сам? - Порядок, - пробормотал я и в свою очередь спросил: - Ты когда-нибудь разводился? - Два раза. - У меня на этой неделе дебют. - Правильно, - обрадовался Степанов, - молодец. Они садятся на шею... Кто кого бросает? - Она меня. Последовал короткий одобрительный смешок, после которого полузабытый Степанов сказал: - Старик, ты похож на себя... Но хочу подсластить твою пилюлю... Дело вот в чем: тебе что-нибудь говорит фамилия Прохоров? Я покопался в памяти и ответил; - Нет. - А между тем это был способный журналист, трудяга. Отец двух детей. Месяц назад, как-то в обед, он вдруг ни с того ни с сего сиганул из окна. С двенадцатого этажа. - Спасибо, - сказал я, - мне уже легче. - Ты меня не так понял.,. Он работал в моем отделе. - Да, паршиво, - сказал я. Мимо не прошло, с какой небрежностью он бросил это: в моем отделе. - Ты меня опять не так понял... У нас освободилось место... Где ты сейчас? Процветаешь, наверное?.. Все равно. У нас тебе будет лучше. - Благодетель, - сказал я, не веря в собственное счастье. - Не ерничай... Завтра к одиннадцати приходи. Поболтаем на эту тему... Как у тебя со временем? Как со временем у безработного? Полный ажур. - Но... - сказал я осторожно, - ты же знаешь, я неудачник. Меня выпирают при первом же сокращении. По профнепригодности... Как сбивающего коллектив с общего ритма. - Ерунда, - легкомысленно сказал Степанов. - Должна же когда-нибудь фортуна повернуться к тебе нужным местом... И потом, сейчас мода на типов, постоянно попадающих в переделки, - Благодетель, - повторил я. - Но ты же знаешь, нет ничего хуже однокурсника-начальника. Как теперь тебя называть? - Ты что, я не понял, отказываешься? - Окстись, - перекрестился я, - как тебе такое могло померещиться!.. Едва я положил трубку, телефон затрезвонил снова. После непродолжительного молчания меня в высшей степени тактично попросили позвать Ларису Николаевну... Лариса Николаевна - моя жена. Бывшая. С этого понедельника. Я стучу в ее дверь и громко, с тем чтобы услышал ЭТОТ, бросаю: - Дорогая, тебя... Твой козел... Скажи ему, чтобы после десяти не звонил. Если он, конечно, воспитанный человек. Скрываюсь у себя в комнате и включаю телевизор. В душе детское злорадство - она еще покусает локти, когда узнает, что я нашел работу. Да еще какую! Она, расчетливая моя, порыдает ночью в подушку, орошая ее неправедными слезами... Еще пожалеет о девизе, придуманном для меня: НЕ ОТ МИРА СЕГО! Я знаю свой глобальный недостаток, который в конце концов окончательно доконал ее: я просто-напросто не умею учиться на собственных ошибках. Но мы дополняли друг друга: она выучилась на моих... Честь ей и хвала.
Мне не раз приходилось устраиваться на работу, и всегда при этом я ощущал себя несколько ниже ростом. У меня по этому поводу выработался определенный ритуал. Во-первых, я принимаю утром душ. Во-вторых, как следует бреюсь и минут пять чищу зубы. В-третьих, надеваю чистое белье и торчу перед зеркалом, рассматривая себя. Поскольку знаю: встречают по одежке. А потом уж смотрят в трудовую книжку. На этот раз все происходит, как в розовой сказке. Пропуск мне заказан, не нужно трезвонить по местному и битый час объяснять, кто я такой. В лифте я поднимаюсь на двенадцатый этаж. Степанов встречает меня на пороге с радушной улыбкой на устах. Он изменился за шесть лет. Раздался, подобрел, приобрел лоск и потерял юношескую угловатость. Обнял меня за плечи, повел в некую светлую комнату, где при виде нас с достоинством поднялась из-за стола девица. Вся в варенке, с пластмассовыми розовыми сережками. - Мой однокурсник, - представил он меня. - Владимир Филимонов, профессионал до мозга костей... Алисочка, наша краса и гордость. Я посмотрел на свое новое рабочее место, еще не веря до конца, что все так легко, элементарно уладилось. На полированном столе - телефон, какие-то пустые папки, перекидной календарь. Я его перелистал - листы девственно-чисты. Мне предстоит отныне заполнять их своими каракулями. - Прошу любить... - шутит Степанов. - Я чувствую, вы понравитесь друг другу... За публицистику я могу быть теперь спокоен. - Естественно, - сказала Алиса и взглянула на меня. - Я вижу, с вашей помощью мы поднимем тираж не меньше чем двое. Или втрое. Так что теперь в трубу не вылетим. Я не люблю девиц, которым жизнь благодаря папе с мамочкой кажется удивительным приключением со счастливым исходом. Ничем иным... Я не верю в манну небесную. Когда-то, может быть, верил, теперь - нет. Теперь меня изрядно пообкатало, пообтесало на крутых жизненных поворотах. И я теперь твердо знаю: за все нужно платить. Субботу и воскресенье я переезжал. Жена поделила имущество по-братски: МНЕ ДОСТАЛСЯ КОТ. То есть, книги с потертыми обложками, телевизор (у ненаглядного Андрюши цветной), диван и пишущая машинка. Мы немного повздорили из-за холодильника. Я захотел вдруг его отвоевать. Из принципа. Но у меня ничего не получилось... В воскресный вечер явился на новую квартиру, заглянул на кухню, где хозяйничала какая-то бабка. - Разрешите представиться, - расшаркался я,- ваш новый жилец, полное имя - Владимир. Между прочим, журналист! - Статейки пописываешь? - не обиделась бабка. - Не только, - многозначительно произнес я. Она намекала, что я далек от пролетариата. - Не только... Я и по столярному делу мастак. - У меня у шкафа дверца просела, - сказала бабка. - Поправить сможешь? - Пара пустяков... Как вас, извините, зовут? - Маргарита Адольфовна. - Маргарита Адольфовна, я мигом. Но не сегодня... Сегодня, вы, наверное, заметили, я отмечал новоселье. И я пошел в свою келью. Мое упакованное имущество было сложено посередине. Был я слегка нетрезв, так что едва хватило сил установить диван и грохнуться на него...
Новая жизнь начинается с понедельника. Только в понедельник может рождаться новая жизнь, когда утром просыпаешся и смотришь на часы. Хорошо, что стало модно приходить в присутственные места несколько помятым. Помятость и точность - мой новый девиз. Без одной минуты девять я появляюсь из лифта на двенадцатом этаже. Старший корреспондент иллюстрированного журнала 'Полет', выходящего двадцать четыре раза в год, то есть два номера в месяц, тиражом в полтора миллиона экземпляров. Еще раз смотрю на часы. На них ровно девять утра, двадцать четвертое сентября тысяча девятьсот девяностого года. Ура. У меня появился шанс не умереть с голоду. По крайней мере, в ближайшее время. В коридоре - никого, это признак аристократизма... Слава Богу, в моей комнате возится уборщица. Отпадает проблема ключей. - День добрый, - говорю я. - Я Владимир Филимонов, новый сотрудник. - На Володино место? - спрашивает уборщица. Она в синем халате и в домашних войлочных тапочках на полных ногах. Я понимаю, о ком речь, киваю..., - Вот взяли, - развожу руками. - Свято место пусто не бывает... С чего это он? - Кто ж его знает. Нам не доложил.., Я как раз из отпуска вышла. Такую грязь развели... - И никакой записки не оставил? - Какая записка... Я хотела убраться, он заперся. Постучала - даже не ответил. Хотя там был. Я слышала: шебуршало что-то. - Может, лишнего принял? Знаете, померещился черт какой- нибудь? Кинулся от него - спасаться. - Да не пил он. Ни разу не замечала... У нас пустую посуду в шкафы прячут, так что про каждого могу сказать. Об ассортименте. Про него - нет. И не курил. Не то что его махрюта. - Кто? - Да Алиса эта. Садит одну за другой. Не девка - паровоз. Кого только родит? - Так ничего и не оставил на память? Я шутил, конечно, но так, мягко. Поскольку никогда не знаешь, что готовит тебе самому грядущий день. И потом, я восседал на его месте. Это накладывало какой-то незримый отпечаток. - Розочку на стул положил. Белую такую... Больше ничего. - Вольному воля, - сказал я, еще раз удивившись человеческим причудам. Располагаюсь на новом месте. Из сумки достаю кипятильник и любимую фаянсовую кружку. Она сопровождает меня по всем редакциям. Под бурление закипевшей воды звонит телефон. Одной рукой я тянусь к трубке, другой выдергиваю из розетки кипятильник. - Владимир? - спрашивает осторожный голос. - Да, - отвечаю я автоматически, соображая, кто бы это мог быть. - Думаю, вам интересно посмотреть... Завтра в тринадцать. На Кунцевском кладбище... Голос замолкает, одной рукой я продолжаю держать трубку, другой засыпаю в чашку щепотку заварки. Пауза затягивается, на том конце провода ждут. - Спасибо, - говорю я. - Но знаете... - Это Владимир? - перебивает голос. - Да, - повторяю я, - но... - Это журнал 'Полет'? - Да, но... В трубке короткие гудки.
Ровно в десять летучка, к этому времени здесь, оказывается, все и собираются. Рядом с главным, по правую руку, - мой однокурсник Степанов. По всему видно: ОНИ ПОНИМАЮТ ДРУГ ДРУГА. Все главные редакторы чем-то похожи друг на друга. Все в очках. И этот, кажется, знаком, будто уже раза три, терзая меня неприязненным взглядом, заставлял писать заявления по собственному.. Степанов стучит карандашом но столу. Он имеет право это делать. По крайней мере, никто кроме меня, не удивляется такому авторитету. Всего набилось человек тридцать - коллектив. Большинство - моего возраста. - По агентурным данным, - громко говорит Степанов, и шум сразу же начинает стихать, - подписка проходит паршиво. Если так пойдет дальше, можем не набрать и миллиона. - Триста тысяч от силы, - бросает кто-то. - столько в стране библиотек. Легкий смешок. Наверное, это шутка... - Володя, - говорит Степанов в интимной беседе, когда мы, оставшись вдвоем у коридорного подоконника, достаем сигареты. - Я не буду тебе компостировать мозги, но мы на пороге рынка... Со всеми вытекающими... Расковывайся, выжимай из себя по капле раба. Под Ленинградом,
