разбитые, не проваленные хотя им — вон сколько лет уже. Немцы — они не дураки.
— Да когда эти недураки деревья сажали, они только на повозках и ездили!
— Ну, положим, не только на повозках, но в общем ты прав…
— Вот только для Сашки нашего эта дорога последнею стала…
Наташа была уже разумная девочка. Поняла, что ее родители погибли. Всю ночь девчушка тихо проплакала в подушку.
К утру в квартире все стихло: кто ушел, кто лег спать на расстеленных прямо на полу одеялах, укрывшись шинелями.
Когда встало солнце, Наташе стало легче. Она даже удивилась этому. Как всякий маленький ребенок, она не представляла, что может потерять родителей. А когда это случилось, в душе осталось лишь оцепенение, словно она сжалась в маленький комок. И ни одной мысли в голове.
Нет, одна мысль оставалась, не давала покоя…
Девочка тихо поднялась, оделась и, никого не разбудив, вышла из дома.
Она направилась к морю и спустилась на пляж прямо вниз по обрыву, там, где спускаться ей никогда не разрешали. Ее всегда водили далеко в обход, где из старых автомобильных покрышек было выложено что-то наподобие пологих ступеней.
Подойдя к самой воде, девочка принялась доставать из кармана кусочки янтаря и пригоршнями швырять их в набегавшие волны, так далеко, как только могла.
Через два часа ее, жутко продрогшую и наглухо замкнувшуюся в себе, отыскали перепуганные взрослые, успевшие к тому времени поднять на ноги весь поселок.
На похороны Наташу не взяли.
Так и провела она все эти дни у тети Тани. Потом, повзрослев, когда бывала на могиле родителей, Наташа могла только представлять их похороны.
Не было леденящей душу тоски. У военных ее никогда не бывает. Было много людей в форме, духовой оркестр. Распоряжался всем морской офицер из военкомата — и это выходило у него исправно и тактично. В его распоряжении были матросы, которые мигом исполняли приказы. Звучали речи представителей командования и друзей — одни официально-помпезные, а другие теплые и проникновенные. Был салют холостых выстрелов.
А потом осталось два холмика свежей земли, покрытых венками и живыми цветами, два красных столбика, увенчанных жестяными звездами, да две фотографии в рамках, заботливо укутанные в прозрачные полиэтиленовые пакеты.
Тетя Ляля работала в Калининграде в драмтеатре. Не актрисой, а в постановочной части. То ли костюмером, то ли художником-декоратором.
Наташа толком не знала. Потому что, хотя тетя Ляля и была родной сестрой ее мамы, общались они очень мало. Мама недолюбливала ее. Наташа тоже.
Между сестрами было мало общего. Наташина мама — тихая, скромная женщина, педагог по образованию. Одевалась всегда неброско, косметикой почти не пользовалась. Преподавала в музыкальной школе сольфеджио и игру на фортепиано.
Ляля же была пергидрольная блондинка, с накладными ресницами, губы — постоянно в ярко-красной помаде. Несмотря на более чем округлые формы бедер — всегда в короткой юбке и на шпильках. И с неизменной дымящейся сигаретой в пальцах с ногтями пожарного цвета.
Когда Ляля приехала забирать Наташу у Тани, девочка долго билась в истерике и не давалась в руки родственнице. И при этом не издавала ни звука.
Плакала беззвучно. Как нашли ее на берегу, так с тех пор почти она не разговаривала. Слова клещами не вытянешь.
У Татьяны душа кровью обливалась.
Но что поделаешь? Ляля — официальная опекунша, по закону. Да и растить чужого ребенка — ответственность неимоверная. Свое дитятко растет, время забирает практически все, без остатка…
Ляля работала вечерами, когда в театре шли спектакли. Наташа оставалась одна в пустой квартире. Сидела с любимой куклой в руках, уставившись в экран телевизора, пока тетя не возвращалась. Уроки делать часто отказывалась, а потому училась довольно плохо. Да и ела плохо — рот не заставишь открыть.
Вообще контакт с опекуншей у нее долго не налаживался. Пока та не догадалась взять девочку с собой в театр.
Очутившись первый раз в жизни за кулисами, Наташа словно ожила. Здесь все было покрыто мраком тайны и поэтому необычайно интересно.
Она почувствовала себя Алисой, по какому-то волшебству очутившейся в сказке. Кругом — рисованные декорации, сотни разноцветных прожекторов, прекрасные актрисы в нарядах принцесс и актеры в костюмах благородных рыцарей…
Девочка оглядывалась по сторонам и не переставала удивляться.
Однажды с открытым ртом она медленно брела по сцене и вдруг наткнулась на высоченного мужчину во фраке, с подведенными черными стрелками глазами и остренькой мефистофельской бородкой. Наташа даже присела от испуга.
— Так это та самая девочка?! — не поясняя, какая «та», провозгласил «Мефистофель» голосом, как у священника в соборе, и тут же присел перед Наташей на корточки. — Хочешь быть актрисой? — пристально взглянув ей в глаза, спросил он тоном, не терпящим возражений. — Да не просто актрисой, а актрисой замечательной?
— Хочу! — вмиг позабыв про свою немоту, выдохнула Наташа и часто-часто заморгала.
— Вот и чудесно! Так тому и быть! — тоном всемогущего чародея воскликнул «Мефистофель». А воскликнул он это в далеком 1979 году…
Последний раз с тетей Таней Наташа встретилась, когда готовилась к сдаче выпускных школьных экзаменов и мечтала поступить в театральное училище.
Ее пригласили в гости на, выходные, чтобы распрощаться — Татьяна с мужем и подросшей дочкой переезжали в Подмосковье.
Хозяйка дома была возбуждена и расстроена. Это можно было объяснить чемоданным настроением, тревожным ожиданием перемен. Но главная причина заключалась в другом, Татьяна и не собиралась скрывать это от подросшей сироты.
Она не хотела уезжать. Правда, перспектива провести остаток жизни в захолустном городке, пусть даже на берегу моря, ей не улыбалась. Совсем недавно семья планировала перебраться после, увольнения мужа со службы в Калининград, получить там приличную квартиру, найти хорошую работу, а по выходным — выезжать на отдых в какое-нибудь курортное местечко. Но последние события в мире заставили их поменять планы.
Германия практически открыто готовилась к объединению. Советские лидеры, казалось, ничего не имели против этого. Военные прекрасно понимали, что такой поворот событий мог означать только одно — основательный пересмотр результатов Второй мировой войны. Муж Татьяны отдавал себе отчет, что Калининградская область совсем недавно была Восточной Пруссией, и решил перестраховаться. Его жена в гораздо меньшей степени интересовалась политикой, и уезжать отсюда ей совсем не хотелось. Во всех своих бедах она винила партийных боссов всех уровней и рангов и, не стесняясь, поносила их на чем свет стоит.
Для Наташи такие разговоры были в диковинку. Ляля политикой не интересовалась, даже программу «Время» и «Прожектор перестройки» по телевизору никогда не смотрела. А поэтому девочка почти испугалась.
— Тетя Таня, не говорите так, — с опаской попросила она. — Ведь все-таки они руководители нашей страны.
— Эх, дочка…
Женщина, упаковывавшая в картонную коробку немецкий сервиз, отложила в сторону перламутровую фаянсовую чашку и присела на краешек кресла.
— Не знаешь ты всего, Танечка, ой не знаешь. Руководители страны должны следить за соблюдением законов и сами в первую очередь обязаны их соблюдать. А они… Они лишь о своем благосостоянии и
