«Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой везут. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала».
Лицо депутата Государственной думы и лидера вновь созданной фракции приобрело землистый оттенок.
— Откуда это у вас? Где вы это взяли? — сдавленным голосом произнес он.
— Где взяли — там уже нет, — ответил Цыгарь, выключая запись. — Ну что?
Теперь веришь в любовь?
— Верю, — просипел Баранов и, достав трясущимися руками из кармана пачку сигарет, закурил.
— Значит, по рукам?
— У меня с собой нет таких денег.
— Это понятно, — кивнул Цыганков, — с собой обычно такие бабки не носят.
— Я… я предлагаю встретиться завтра…
— Нет, — вздохнул Цыгарь, — этот номер не проканает. Не любишь ты нас все-таки, дядя. Собираешься завтраками кормить?
— Но я же не могу так сразу…
— Можешь! — резко оборвал его Цыганков. — А если не сможешь, то я тебе расскажу, что будет утром. Проснется твой Лепило с бодуна со страшным головняком, а тут ему в руки попадает кассетка, на которой некто Баранов рассказывает о том, как он стучит на Лепилу конторщикам. Как ты думаешь, что будет с этим Барановым? Ладно, можешь не отвечать, я тебе сам скажу. Скрутят его в бараний рог, а все потому, что он не понимает ценности жизни и любви.
Лицо Баранова болезненно передернулось.
— Да перестаньте вы об этой любви! — в сердцах бросил он. — Детский сад какой-то…
— Зря ты так, дядя, — с неожиданным металлом в голосе выговорил Цыгарь.
— Я могу уйти, но ты останешься…с Леней. Насколько я успел заметить, Леня тебя не любит.
Баранову ничуть не улыбалась перспектива остаться наедине с рыжеволосым громилой, который даже не скрывал, что у него чешутся кулаки. Уж лучше иметь дело с «весельчаком». Сознание собственной беспомощности заставило его обреченно вздохнуть и глубоко затянуться сигаретным дымом.
— Ладно, — через силу вымолвил он, — я согласен. Только… Вы должны дать мне гарантии.
Цыгарь хмыкнул:
— Гарантии дает только страховой полис, дядя.
— Я не уверен, что вы впредь не будете шантажировать меня.
— Ты о чем, дядя? Мы тебе товар — ты нам деньги. И никакого шантажа…
— Может быть, это не оригинал кассеты, а копия.
— Мы же это делаем из любви к тебе, дядя, а в любви все должно быть без обмана. Недоверие убивает чувства.
Некоторое время Баранов молчал, потом, поднявшись с дивана, затушил окурок в пепельнице, едва заметно шевельнул губами, будто разговаривая сам с собой, передернул плечами и кивнул:
— Поехали.
Леня Михайлюк обрадовался и потер руки:
— Вот это другое дело, — удовлетворенно пробасил он, выдергивая из кармана цепочку, на которой болтались ключи от машины. — И не вздумай с нами шутки шутить, у нас руки с удлинителями, — при этом он похлопал себя рукой по животу. — Намек понял?
— Как не понять, — угрюмо произнес Баранов. Все трое вышли в прихожую, Леня уже звенел цепочкой, открывая входную дверь, Баранов понуро стоял у него за его спиной, а Цыгарь, обернувшись, крикнул:
— Пока, Наташка! Ты тут не скучай, пока мы сгоняем на хату, где деньги лежат.
Наталья ничего не ответила, но, заметив, с какой ненавистью на нее смотрит Баранов, отвернулась. Хотя она не испытывала к нему жалости и уж тем более уважения, ей было не по себе.
Не успела дверь захлопнуться, как из маленькой темной комнаты с самодовольной улыбкой вышел Федор Михайлюк. Увидев, что на кухонном столе перед Натальей лежит пачка сигарет, он тут же с жадностью закурил. После нескольких глубоких затяжек отрывисто бросил:
— Не могу без курева. Вот это — самое хреновое в моей работе: сидишь в конуре и даже дым попускать не можешь. А ты, Черная вдова, права оказалась, в постели бы мы его так не раскрутили. — Это вынужденное признание он произнес скороговоркой. — Лихо дельце обтяпали, тьфу-тьфу-тьфу! — Трижды постучал по пластиковому столу и суеверно сплюнул через левое плечо.
Свернувшись калачиком, Наталья пыталась дремать, но ей это плохо удавалось из-за громового храпа Федора Михайлюка, который втиснулся в кресло напротив.
«Кретин! — с отвращением думала она. — Не успел задницу в кресло пристроить, как тут же захрапел». Отгоняя от себя дурные мысли, она ворочалась на диване, пока не услышала звук открывающейся входной двери.
Храп Федора Михайлюка мгновенно оборвался. Открыв глаза, он потянулся к внутреннему карману расстегнутого пиджака, но успокоился, как только из прихожей донесся голос Степы Цыганкова;
— Встречайте, у нас тут блюдечко с голубой каемочкой!
За окнами уже было светло, часы показывали половину шестого. Цыганков вошел в комнату, небрежно швырнул на журнальный столик две пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке. Федор подскочил и, метнувшись к столу, как заправский валютчик, принялся пересчитывать деньги.
— Ну, как все прошло? — между делом спросил он.
— Да нормалек. Клиент долго рылся в шкафу. Я так понял, у него там еще есть…
— Я предлагал Цыгарю: мол, долбанем его по башке и выгребем все. Да он мне не дал, — недовольно вступил в разговор Леня Михайлюк.
— Правильно сделал, — буркнул Федор, — мы не мокрушники какие-нибудь.
— Да я и не собирался его мочить, — виновато прогудел Леня, — так, придушил бы малек.
— Знаю я тебя, — откликнулся Михайлюк-старший, — ты в детстве так «малек» кошек придушить любил.
Наталья поежилась: она на дух не переносила людей, которые мучают животных.
Поджав под себя ноги, она с безразличным видом сидела на диване, глядя на деньги, которые мелькали в руках у Федора Михайлюка. Происходящее вызывало у нее такую брезгливость, что она мечтала только об одном — поскорее убраться домой, принять душ, смыть с себя всю эту мерзость, а потом, накрыв голову подушкой, забыться в долгом сне.
Наконец Федор, любовно подбрасывая пачки купюр на ладони, спросил:
— Как будем делить, по-братски или поровну?
— Э, знаем мы тебя, — откликнулся Леонид. — Давай поровну.
— Поровну так поровну, — охотно согласился Федор и молниеносно спрятал одну пачку себе в карман. — Половину мне, половину вам. — Из оставшейся пачки он вытащил сотенную купюру и прибрал ее к рукам.
— Э!.. Ты чего?! — возмутился Леня.
— Как «чего»? Половина мне, половина вам, а десять штук на три не делится. Для ровного счета сотку я забираю себе. Вопросы есть?
— Ни хрена себе! — Его младший брат выглядел обескураженным.
— Не шурши, брательник. Кто всю эту бодягу придумал? Ты? Хрена лысого.
Я придумал. Да и вообще, если бы не я, сидел бы ты сейчас в своей Мухосрани, коровам хвосты бы крутил и бычкам яйца резал. Три штуки триста баксов за одну ночь работы — и ты еще чем-то недоволен? Где ты такую зарплату найдешь?
Веснушчатое лицо Лени Михайлюка недовольно кривилось, но, получив на руки отсчитанные Цыганковым купюры, он заметно повеселел.
— Ну что, поедем гульнем? — весело подмигнув Наталье, протянул ей деньги Цыгарь.
— Езжайте куда хотите, а я безумно устала и хочу, спать. — Не пересчитывая, она сунула банкноты в сумочку и направилась к выходу.
— Правильно, езжай. Тебе надо хорошенько отдохнуть перед новой работой.
Да и вы тоже особо не расслабляйтесь, — обратился Федор к своим подельникам. — И бабками не хрен
