Бандунгской конференции. При подготовке и проведении этого мероприятия позиция Индонезии в движении неприсоединения не только активизировалась, но и сместилась влево. По словам делийской газеты 'Нэшнл геральд', это можно расценить как заявку на роль лидера неприсоединившихся государств после того, как Индия оставит пост председателя движения.
Индонезийские представители на международных форумах стали чаще высказываться по проблемам обуздания гонки вооружений и другим вопросам, по которым они раньше предпочитали оставаться в тени, дабы не раздражать западных кредиторов. Налицо явное стремление повысить международный престиж республики.
В политических кругах Индонезии все более критически относятся к разговорам о 'советской угрозе' Юго-Восточной Азии, все отчетливее сознают, что за подобными домыслами кроется намерение Вашингтона подключить Ассоциацию государств к своим замыслам в азиатско-тихоокеанском регионе, вовлечь эти страны в противоборство с Советским Союзом, превратить их в заложников глобальной ядерной стратегии Соединенных Штатов.
Негативно относится Индонезия и к попыткам заманить членов ассоциации в военный блок под вывеской так называемого 'Тихоокеанского сообщества'. Она считает нецелесообразным создание в регионе какой-либо новой межправительственной организации, тем более имеющей политическую окраску. Как наименее развитая из стран Юго-Восточной Азии, она сознает, что больше всех проиграет от тихоокеанской экономической интеграции, и потому соглашается лишь на ограниченные формы сотрудничества в отдельных областях, например, в подготовке квалифицированных кадров.
Красующаяся в гербе Индонезии мифическая птица Гаруда держит в своих лапах ленту с надписью: 'Единство в многообразии'.
Как обширный архипелаг, Индонезия представляет собой сплав многих различных культур и внешних влияний, которые еще далеко не во всем пришли к общему знаменателю. Недаром насчет этой страны существует ироническая пословица: 'Если вы понимаете, что там происходит, значит, вы плохо информированы...'
За сорок лет после свержения колониального гнета индонезийский народ изведал успехи и неудачи, имел поводы радоваться и горевать. Сильная, независимая, процветающая Индонезия, активно выступающая на мировой арене в той роли, какую она играла во времена Бандунга, - таковы чаяния народа, населяющего страну тринадцати тысяч островов.
Тридцать лет спустя
Самолет летит навстречу ночи, будто спрессовывая ее своей скоростью. В третьем часу начинает светать. Остались позади горные кряжи Монголии. Внизу бескрайняя бурая равнина, прочерченная прямой черной линией.
Догадываюсь, что это железная дорога Цзинин - Эрлянь. Когда-то я ездил на строительство этой магистрали, которая пересекла пустыню Гоби, связав Москву и Пекин прямым железнодорожным сообщением через Улан-Батор.
Кончились безжизненные пески. Теперь равнина внизу похожа на паркет: она разграфлена прямыми полосками полей. Урожай собран. На фоне пашни ярко выделяются золотистые груды кукурузных початков. Блеснула под крылом гладь водохранилища. Самолет совершает посадку в аэропорту Пекина.
С волнением ожидаю встречи с городом, где тридцать с лишним лет назад начиналась моя журналистская судьба; с городом, куда я приехал в первом году первой китайской пятилетки.
Поезд 'Москва - Пекин' находился тогда в пути больше дней, чем теперешний 'Ил-62' - летных часов. Навсегда запомнилась привокзальная площадь: крики лоточников, звонки велорикш и зубчатая каменная стена с башней ворот Цяньмэнь. Эти величественные ворота отделяют Внутренний город с его дворцами и парками от Внешнего, исстари предназначенный быть торгово-ремесленным посадом китайской столицы.
По пути из аэропорта тщетно ищу глазами привычный контур городской стены. Ее снесли. Только по древним астрономическим приборам на одной из сохраненных башен можно узнать место, где когда-то я прожил несколько лет. Обсаженная акацией, тополем и туей автострада незаметно превращается теперь в главную улицу Пекина - проспект Чананьцзе.
Ворота Цяньмэнь по-прежнему замыкают с юга центральную площадь китайской столицы. Узнаю старое здание городского вокзала (теперь там клуб железнодорожников). А вокруг совершенно неведомый мне Пекин. По контуру снесенной городской стены выстроились шеренги современных жилых домов в 15 20 этажей. Между ними пролегла шестирядная магистраль с лампионами, подземными переходами, станциями метро. В городе действуют уже две линии метрополитена: кольцевая и осевая (которая, как и проспект Чананьцзе, пересекает столицу с востока на запад).
Немного не доехав до центральной площади Тянь-аньмэнь, сворачиваем к знакомой гостинице 'Пекин', вернее к ее новому восемнадцатиэтажному корпусу. С балкона моего номера можно взглянуть на город с непривычной высоты. Когда-то в китайской столице не разрешалось возводить здания выше императорского дворца. Город был преимущественно одноэтажным. Глухие стены скрывали от посторонних глаз жизнь его внутренних двориков и даже кроны разросшихся там деревьев. Сверху же вся эта зелень неожиданно открывается взору.
В транспортном потоке на проспекте Чананьцзе по-прежнему много велосипедистов. Но им теперь отведены лишь крайние дорожки у тротуаров. Всей остальной проезжей частью завладели автомашины. Сдвоенные автобусы отечественного производства стали, как и метро, привычными для пекинцев видами городского транспорта, вытеснив некогда вездесущих велорикш.
Итак, изменился ли Пекин с 50-х годов? Разумеется. Но не настолько, чтобы стать неузнаваемым. Районы новостроек выросли в предместьях. Внутренний же город в основном сохранил былой облик. Почти как прежде выглядит торговая улица Ванфуцзин (не считая того, что по ней пустили троллейбус). По широким тротуарам течет нескончаемая человеческая река. И, вглядываясь в нее, убеждаешься, что сказанное о Пекине можно, пожалуй, отнести и к пекинцам.
Облик толпы бесспорно изменился. Но нельзя скапать, чтобы люди в массе стали одеваться иначе. Большинство горожан по-прежнему носит традиционную синюю или серую одежду кадровых работников. Если порой и встречаются яркие свитеры, блузки, джинсы, то обычно на юношах и девушках. Следовать современной моде предпочитает в основном молодежь. Хотя стремление одеваться красиво не только допускается, но и поощряется. Об этом дают понять своим обликом и дикторы телевидения: мужчины - в пиджаках и галстуках, женщины с модными прическами, в нарядных платьях.
Впрочем, и традиционная одежда, вошедшая в обиход со времен гражданской войны, выглядит иначе: на ней не стало заплат. Чувствуется, что людям живется легче. Помню время, когда символами благосостояния, которые передовик труда гордо демонстрировал гостям, были махровое полотенце, эмалированный тазик для умывания и разрисованный цветами термос. Пределом мечтаний горожанина считался велосипед.
Теперь в универмаге можно застать крестьян, приобретающих мотоциклы и телевизоры. А по утрам на улицах часто видишь бегунов в спортивной форме и с шанхайскими транзисторными приемниками в руках. Появились покупатели часов, фотоаппаратов.
Вместе с тягой приобретать заметно возросло и стремление заработать. Домохозяйки содержат платные велосипедные стоянки возле станций метро, кинотеатров, магазинов, торгуют на улицах чаем и семечками. Детвора в парках деловито собирает шишки криптомерии, чтобы сдать их в лесопитомник. Даже престарелые пекинцы, что на рассвете занимаются древней китайской гимнастикой 'ушу', нередко выступают теперь в роли платных инструкторов.
Этот коммерческий дух ощущается и в том, что торговая реклама исподволь вытеснила наглядную агитацию, характерную для 50-х годов. Когда я впервые приехал в Китай, на перекрестке возле гостиницы 'Пекин' красовался плакат 'Отпор Америке, помощь Корее!'. Теперь на этом же месте установлен рекламный щит японской фирмы 'Сони'.
И все же главные перемены - это не многоэтажные здания, не станции метро и не новые товары, вошедшие в быт. Главные перемены написаны на лицах людей. На них не чувствуется скованности, напряжения. Естественные человеческие чувства прорвались наружу. Особенно заметно страстное желание побыстрее вырваться из нужды, прийти к зажиточной жизни.
Похоже, что китайцы переживают нечто похожее на эйфорию выздоровления. 'Большой скачок', 'культурная революция', бесчинства 'банды четырех' - обо всем этом они не могут вспоминать без
