С лавки поднялся незнакомый смуглый, черноусый человек. И тоже быстрым движением сунул руку в брючный карман.
- Тихо! - В руке егеря блестел револьвер. - Выньте руку. Вот так. И сядьте. Где Кухаревич?
- Вы кто будете? - сипло, от испуга, что ли, спросил черноусый, пытаясь перехватить инициативу.
- Где Кухаревич? - уже требовательней повторил Зарецкий.
- В отъезде.
- Катя?
- Здесь. Я ее жду. Сейчас будет.
- Назовите себя!
- Сурен. Сурен из Туапсе.
- Зачем вы здесь?
- К знакомым. - Черноусый, успокаиваясь, слегка развел руки. - В гости...
- С оружием?
- Ну, какое там оружие. Так, на всякий случай.
- На стол. Спокойно. И сядьте вон там.
Сурен послушно выложил старенький револьвер. Сел, где указано.
Теперь он улыбался, посматривал дружески. Но оставался в состоянии неуверенности, тем более что егерь все еще стоял у дверей с револьвером в руках и лицо его не выражало готовности к ответному дружелюбию.
Хлопнула дверь в сенях. Сурен сделал движение, чтобы встать, но егерь повел стволом револьвера в его сторону, и он опять сел. Дверь открылась не сразу, в сенях повозились, раздвинулась щель, и Катя неловко, боком, даже спиной влезла в караулку.
На согнутой правой руке ее обвисала тяжелая стопа аккуратно нарезанных листов бумаги размером в распахнутую школьную тетрадь.
Сперва она увидела Сурена за столом и озабоченно спросила:
- Задержала я тебя?
Он не отозвался, взглядом указал ей за спину, где стоял Зарецкий. Опущенная Катина голова повернулась, она увидела поначалу чужие сапоги, сказала 'Ох!', и вся стопа листков выскользнула из рук ее на пол. Лишь тут она подняла глаза, особенно черные на побелевшем лице, узнала Андрея и даже пошатнулась от только что пережитого.
- Ведь я подумала... - Она проглотила комок в горле. - А это вы... Здравствуйте, Андрей! Как вы меня испугали!.. - И обессиленно опустилась на лавку.
Сурен стал подбирать рассыпанные листки.
- Не знал я... - загадочно начал Зарецкий, но что-то заставило его умолкнуть. Он поднял один листок, повернул к свету.
Крупные буквы заголовка - 'Российская социал-демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!'. 'Товарищи и граждане!..' бросилось ему в глаза. А далее уже обычным шрифтом шло: 'Опять измена, опять наглое издевательство над измученным русским народом! Бесстыдный палач свободы, гнусный сатрап-душегуб в самодержавной короне со всей сворой...'
И Катя и Сурен стояли, не сводя с него глаз. Андрей был ошеломлен. Он не находил слов, не знал, как отнестись... У них на кордоне!..
- Вы, наверное, есть хотите, да? - быстро сказала Катя. - Ой, ну конечно! Столько проехать! А я, глупая, стою и хлопаю глазами! Раздевайтесь, садитесь, Андрей, я сейчас быстро. Вот только руки вымою.
Руки у нее были густо запачканы черной типографской краской. Жирная краска светилась и по строчкам прокламаций.
Сурен собрал с полу листки, аккуратно сложил их в кипу, подровнял и, достав брезентовую сумку, запихнул в нее взрывчатый материал, - все это неторопливо, по-хозяйски, словно никого постороннего тут и не было. Катя что-то быстро говорила, хлопотала у печки.
Андрей понял наконец всю нелепость своего поведения, уложил дурацки зажатый револьвер в кобуру, снял бурку, ремень и шагнул к столу.
- Где Саша?
- С минуты на минуту подъедет. Он наверху, у зубров, что-то там не понравилось ему.
- Ну, я поеду, - спокойно сказал Сурен.
- А ужинать? - Катя озабоченно глянула на него. - А Саша?
- Время, Катюша. И долгая дорога по темноте. В Солох надо прибыть непременно вечером, мне там показываться не положено.
- Саша так хотел видеть тебя! - сокрушенно сказала Катя. - Я виновата, что задержала. Ну что ж. Доброго пути, Сурен.
- Честь имею! - Сурен обернулся к Зарецкому. - Сожалею, что знакомились при таких обстоятельствах.
Он тихо закрыл за собой дверь.
Неловкое молчание нарушила Катя.
- Удивлены? Шокированы? Может быть, испуганы? Да? Милый Андрюша, неужели вы думали, что мы оставим главное дело своей жизни, успокоимся в глубине этих гор? Нет и нет! Решайте как угодно, ругайте, запрещайте, выгоняйте, но мы с Сашей свое партийное дело ставим выше всех благ, выше личного счастья. Да, печатаем прокламации, переправляем в Туапсе, Новороссийск, на Кубань.
- У вас здесь типография?
- Громко сказано. Печатный станок. И шрифты. Все делаю я. Саша свято и прилежно занимается егерской службой.
- Где же вы печатаете?
- В дольмене. Так удобно! И никто ни за что не догадается.
Дольмен - странное тяжелое сооружение из цельных каменных плит весом пудов по двести каждая, загадка далекого народа, некогда населявшего эти места, то ли могильник, то ли святилище, а может, просто амбар с одним круглым отверстием в передней стенке, - стоял в густой поросли орешника под кронами грабов и лип выше наезженной дороги.
Зарецкий усмехнулся:
- Мне даже в голову не приходило, что вы, что здесь...
- Вам неприятно, да? - Катя впилась в него взглядом.
- Неприятен не сам факт. То, что скрывали. Я не чужой для вас. Боялись?
- Простите. Для вашего же спокойствия. И вот... - Она вдруг рассмеялась. - И не узнали бы сто лет! Подвела моя сигнализация.
- Ниточка?
Она кивнула.
- Я вспомнил о ней, когда наткнулся. Хитрость на хитрость.
- Ах, вот оно что! Обычно у меня так: если оборвется нитка, падает палка, под ней проводка в дольмен, я слышу звон. Ну, и принимаю меры.
- Какие меры? Стреляете?
- Что вы! Выползаю и наваливаю у входа камни. А сама в лес.
За окнами коротко заржал конь. Катя поставила на стол пышки, чайник.
Вошел Саша, утомленный, ссутулившийся, увидел Андрея и вскинул руки. Помывшись, он уселся рядом.
Андрей протянул ему прокламацию:
- Ты сочинял?
- Нет. Текст прислали из Центра. Я так не умею. Кратко, сильно, убедительно. Даже ты уверуешь. - Он, казалось, не увидел ничего особенного в том, что Андрей посвящен в их тайну.
- Я не читал. Только заголовок.
- Ну, так прочти! Толковая вещь, поверь другу.
- Ладно, без агитации. Накрыл я вас, конспираторы. Вместе со связным. Дальше что?
