Егеря Кубанской охоты, наблюдающие за зубрами, считали, что этот зверь остался только между Лабёнком и Белой, в самых труднодоступных, первобытных лесах. Здесь последний их оплот, последнее убежище. Дальше зубрам уходить некуда. Везде люди, повсюду в лесах стук топора, из-за каждого дерева выглядывает винтовка.
А теперь вот и здесь, в последнем убежище...
Насладившись содеянным, принц послал меня разыскать лошадей. Стало быстро темнеть, а ночевать в мокром лесу ему не хотелось.
Семен показал, где искать казаков. Я торопливо ушел. Но задание неожиданно упростилось. Казаки услышали пальбу из винтовок и сами двигались навстречу, посвистывая, чтобы не разойтись.
Передавая распоряжение принца, я послал одного верхового в лагерь сказать, чтобы препаратор готовился к работе прямо с утра, а сам с двумя казаками вернулся к убитому зубру.
Чебурнов уже потрошил зверя. Делал он это с умением и, я бы сказал, не без удовольствия. Такая гора мяса! Вырезав печень и добрый кусок мякоти, егерь затолкал все это в мешок, потом накидал поверх туши пихтовых веток и наказал казакам оставаться, чтобы 'добре стеречь принцеву добычу'. По темнеющему лесу мы поехали в сторону лагеря. Семен хорошо выбирал тропу. Он использовал какие-то звериные ходы, потому что без них, напрямик, через густой лес и каменные завалы, не только проехать, но и пройти невозможно. Тем более ночью. Принц покачивался в седле от усталости. Семен то и дело оборачивался:
- Осторожно, ваше высочество, ветка нахилилась...
Когда чернота сделалась непробиваемой, егерь, не сходя с седла, достал из подсумка подсушенные сосновые корни и зажег их. Красное коптящее пламя высвечивало из тьмы три шага впереди. Лошади пошли уверенней.
Наконец мы услышали протяжный звук охотничьего рога. Он повторялся ежеминутно. Это на бивуаке давали знать припоздавшим охотникам. Минут через тридцать мы въезжали в лагерь.
Принца приветствовали, как победителя. По команде Шильдера его сняли с седла и на руках понесли к столу. Там уже красовалась большая, фольгой обернутая бутылка. Но за столом еще не было великого князя, хотя его ждали с минуты на минуту. Принц весело рассказывал, как он послал 'хорошую пулю' под лопатку дикому зверю, и посматривал на костер, где жарили мясо зубра. Остальные охотники тоже провели день не без добычи. Шильдер убил оленя и двух серн, еще один гость, имени которого я не знал, уложил серну и медведя. Осталось узнать, какая удача вышла великому князю.
И вот показалось шествие. Впереди два казака несли фонари. За ними вышагивал княжеский конь, потом ехали егеря. Князь был счастлив, на лице его не осталось и тени всегдашней невысказанной обиды. Едва свалил он с седла свои длинные ноги, как похвастался:
- Прекрасный олень попался, господа! Шестнадцать концов, можете себе представить! Подходящее украшение для нашего охотничьего зала в Боржоме. И еще серна и тур, тоже с хорошими рогами. Я вспоминаю, что в Швейцарских Альпах самые опытные охотники после недельного блуждания могут наконец подобраться к серне. А тут в первые часы охоты вдруг видишь удивленную мордочку серны всего в сотне шагов, бьешь на выбор. Ютнер, выношу вам признательность. Вы правы, животные здесь приумножились. И после этого отдавать Охоту в другие руки?..
Князь учтиво поздравил принца с удачей.
- Теперь дело за вами, Владимир Алексеевич, - напомнил он Шильдеру. Семеновские гвардейцы не могут подкачать!
Хлопнули пробки. Ужин при свете фонарей шел весело. Семен, крутившийся поблизости от стола, основательно напробовался хмельного. Перед сном он отыскал меня, признался в удаче:
- Слышь, я ведь братана своего, Ваньку, пристроил. Принц уже сказал великому, а тот кивнул, и Ютнер записал. Ванька больно охочь до ружья. Ну, теперь законно в охоте. А вот ты оплошал. Надо было и тебе стрелять. Хоть в небо. Глядишь, кредитка в руках. Цени! Аль ты зубра проглядел?
- Видел. Другого.
- Другого? А пошто не бил?
- Разрешили только одного.
- Вот дитё! - Семен даже руками всплеснул. - Ну кто принца изругает, ежели он двух уложит! Иди даже троих! Это сказано - одного, а где один, там, значит, бей, пока патроны есть.
Семен еще долго и словоохотливо болтал, и стало ясно, что егерские обязанности не очень стесняли Чебурнова, если он встречал на своем обходе зверя. Двуличие никак не укладывалось в моей голове, и я сказал Семену, что подобное нечестно, животных надо беречь.
- Для кого? - с неожиданной злостью в притушенных словах спросил он. Для их высочеств да прихлебателей разных? Хватит им. Приедут тут с фонариками, с новенькими маузерами, с бургундским и прочим, а ты гони на мушку ему, наводи на зверя! Да ежели им можно, то уж нам сам осподь велит. Кто хозява в этом лесу, скажи? Мы - хозява!
Он осекся и пытливо, враз потрезвевшими глазами посмотрел мне в лицо. Испугался своих откровенных слов. Помолчал, подумал и все-таки напомнил:
- Ты это... В общем, услышал - и забыл. Мало ли что середь друзей не говорится, понял? Уж если к нам попал, будь своим, понял?
Даже проблеска простой человеческой любви к животным нельзя было уловить в словах Чебурнова. Я вспомнил, какое у него было лицо, когда всаживал в зубра пулю за пулей. Какая там жалость!
На другой день принц на охоту не поехал. Семен со скрытой усмешкой сказал, что 'его высочество зарьял', то есть переутомился. К нему прибыл специальный служащий в форме штабс-капитана и почта. Мы тоже остались в лагере.
Неожиданно вестовой выкрикнул мою фамилию. К принцу. Велено тотчас. Семен проводил меня тревожным взглядом.
Его высочество сидел в тени ширококронной дикой груши, закутавшись в теплый красивый халат. Солнце припекало, но с высот подувал довольно свежий ветер, и принц опасался его. Штабс-капитан почтительно стоял рядом.
Не отрываясь от бумаг, принц спросил:
- Ты в Лесном институте учишься? Скоро кончишь?
Я ответил. Да, в Лесном. Да, скоро. Через год.
- Значит, уже разбираешься в нашем деле. Вот мой управитель по лесам абхазской дачи, - тут он кивнул на штабс-капитана, - представил договор с лесоторговцем на предмет рубки леса. Хитрый купец не подписал: чрезмерно строгие требования. Прочти и скажи свое мнение. - И он подвинул ко мне большой лист бумаги. - Садись. У нас совет. За свой лес стараемся. И за червонцы, конечно.
Принц сказал это смешливо. Но, прочитав первые строки договора на лесосеку, я понял, что высокое придворное положение владельца богатейших лесных дач на берегу Черного моря не мешает ему быть и хозяином и прижимистым торговцем.
В договоре на продажу леса из гагринской дачи, который от имени принца Ольденбургского составил капитан Воршнев, было сказано:
'Контрагенту, купцу Оркину, предоставляется право вырубить все буковые, ясеневые, кленовые, карагачевые деревья диаметром в шесть и более вершков на высоте груди (четыре фута от земли) и все пихтовые диаметром в девять и более вершков. На остальной площади дачи - все перестойные деревья диаметром в восемнадцать и более вершков. Контрагент обязан возле каждого срубленного дерева засевать семена той же породы на десяти площадках не менее одного квадратного фута каждая. За недоочистку пихтовых вершин и отрубков от коры контрагент уплачивает по одному рублю с каждого дерева. За неуборку дерев, повалившихся на визиры и дорогу, - по три рубля за дерево.
Договор сей обе стороны обязуются исполнять свято и нерушимо'.
В документе чувствовалась крепкая хозяйская хватка. И забота о лесе. Уважение мое к капитану возросло.
- Что скажешь? - Принц смотрел на меня хитрыми глазами.
- Договор составлен умно, в полном соответствии с законами лесовозобновления, - ответил я уверенно, потому что так нас учили. - Но если ваше высочество позволит, я бы предложил дополнить его.
- Ну-ну...
