необходимости, как пройдет она босиком по раскаленным углям, если возникнет в том нужда.
И врач понял, что остановить ее он не в силах. А еще к нему откуда-то из глубины пришла вдруг ясная уверенность в том, что женщина эта обречена. И он даже не удивился этой своей уверенности.
Покорно он шагнул к стене, раскрыл встроенный шкафчик. Внутри оказалась обувь, белье, рабочий комбинезон.
- Учитывая характер здешних э-э-э... туземцев, я бы предложил вам все-таки одеться. Иначе реакция их будет непредсказуемой, а точнее, вполне предсказуемой. Ведь никто из них многие годы не видел женщин...
Не глядя на Рипли, врач подал ей одежду.
- Между прочим, и я тоже, - прошептал он так тихо, что едва услышал сам себя.
5
Когда они вышли за пределы госпиталя, Рипли сразу поняла, куда она попала. Какая-то громада стальных конструкций, местами изъеденная ржавчиной, пересечение различных ярусов, шахтные колодцы, рельсы, направляющие... Все это явно было предназначено для жизни и работы огромного количества людей. Именно 'было', потому что сейчас на всей обстановке лежала явственная печать запустения.
- Сейчас здесь всего 25 человек, а сравнительно недавно было пять тысяч! - рассказывал ей врач, когда они шли по коридору, время от времени прижимаясь к стене или наклоняя голову, когда свободное пространство перед ними оказывалось перегорожено ржавой трубой, балкой или еще каким-нибудь металлоломом.
- Почему?
- Так уж получилось...
Рипли в очередной раз пригнулась и, следуя за Клеменсом, почти ползком двинулась по резко сузившемуся тоннелю.
- Быстрей, быстрей, не останавливайтесь, скоро можно будет встать. Клеменс перемещался гораздо легче ее: он, конечно, знал здесь все как свои пять пальцев. О заданном вопросе он как будто забыл, но когда женщина уже подумала, что он вообще отвечать не будет, последовал ответ:
- У нас было литейное предприятие, Рипли. Добывали олово из недр Ярости. Впрочем, и сейчас добываем, но это уже так - чуть ли не для собственного развлечения. Его стоимость едва окупает содержание тюрьмы. А раньше все было поставлено на широкую ногу: трижды списанная дешевая техника, дешевый труд заключенных... Как при такой дешевизне Компания умудрилась прогореть - ума не приложу! Надо было уж очень постараться. Так или иначе, однажды было решено, что добыча олова здесь экономически невыгодна. И почти все перебазировали: и производство, и тех, кто трудился на нем. Сейчас вы увидите лишь остатки былой роскоши. Вот сюда, в эту дверь.
За дверью - огромной, железной, с массивными запорами - был цех. Клеменс шагнул туда и будто растворился в мерцающем свете, исходящем от плавильных печей. Женщина тоже сделала шаг следом - но вдруг остановила занесенную над порогом ногу.
- В чем дело? - врач снова возник в проеме двери, озаренный красным сиянием, словно дьявол, выглядывающий из ада.
- Вы назвали мое имя - Рипли, - отчетливо выговаривая слова, произнесла женщина. - Откуда вам оно известно?
Клеменс удивленно глянул на нее:
- Нам удалось спасти ваш бортжурнал. А что, собственно, вас испугало?
- Нет. Ничего. Вам показалось. Пошли?
Медленно они продвигались по литейному цеху, сквозь грохот, дым и крик. Аналогия с адом усиливалась: жерла плавильных печей зияли, как воронки котлов, в которых терпят мучения грешные души. Оттуда несло жаром, клокотание лопающихся пузырей кипящего металла напоминало далекий стон. А дюжина черных от копоти заключенных, колдовавших вокруг этих печей, вполне сошла бы за нечистую силу.
На них не обратили внимания: все орали друг на друга, стремясь перекричать производственный гул, и никто не заметил, как по окраине цеха быстро прошли две фигурки, одетые в тюремную униформу.
- Что это? Из-за чего такой шум?
- Кажется, какая-то локальная авария. Ничего, ее быстро уладят. Такое у нас почти каждый день случается...
- А куда вы меня ведете?
- Сейчас увидите.
Они прошли цех насквозь. Захлопнув за собой выходную дверь (тоже тяжелую, массивную), Рипли бросила взгляд вперед - и замерла на месте.
Шлюпка. Их шлюпка, бортовой номер '26-50'. Вернее, то, что от нее осталось...
Только сейчас она поняла, насколько жестким было приземление. А поняв это - поверила доктору. Действительно, чудо еще, что она сама осталась жива.
Внутри шлюпки почти ничего уже не было, кроме анабиозных саркофагов битых, разломанных. И один из этих саркофагов был значительно меньше, чем два других.
Этот маленький саркофаг был разбит. Разбитым оказался и один большой. Целым остался лишь второй большой саркофаг. ЕЕ саркофаг...
Рипли, конечно, понимала, что это значит. Да и в словах Клеменса у нее не было оснований сомневаться. Но все же окончательно она поверила ему только теперь.
- Где... - голос ее сорвался, - где тела?
- В морге. У нас здесь есть собственный морг.
Клеменс помолчал, а потом добавил, сам не зная зачем:
- Тела ваших товарищей пробудут там до прибытия спасателей и следователя.
- Следователя? - Рипли вдруг остро взглянула на него, и врач почему-то смутился, хотя повода для смущения у него не было.
- Ну, в таких случаях всегда прибывает следователь. Здесь требуется уяснить причины аварии, смерти... Хотя на этот раз, по-моему, задача у него будет довольно простой.
- Да. - В уголках губ Рипли легли скорбные тени. - В этот раз будет простой...
Как завороженная она смотрела на искалеченную шлюпку.
- Какой смертью они умерли?
- Коммандос - он, кажется, был в чине капрала - просто разбился, грудную клетку ему раздавило, как орех. (Услышав это, женщина коротко вздохнула, судорожно сжав кулаки.) А девочка, по-видимому, утонула, захлебнулась в антифризной жидкости, когда разбилась охлаждающая система ее капсулы.
- А андроид?
- Разбит, не функционирует. Вместе с прочими поломанными приборами мы вынесли его в другой отсек - тот, где у нас находится свалка.
Клеменс проследил за взглядом Рипли и понял, что смотрит она даже не на шлюпку вообще, а только на меньший из саркофагов.
- Я думаю, она так и не успела прийти в сознание. Это была легкая смерть, мгновенная и безболезненная. Если смерть вообще бывает легкой... врач замолчал. Он каким-то шестым чувством вдруг ощутил, что эта женщина знает о жизни и смерти много больше, чем он сам, хотя ему и не раз случалось видеть гибель. - Мне очень жаль, - неловко сказал он, поняв, что попытка утешить не удалась.
Он увидел слезы на глазах женщины, услышал ее шепот: 'Прости меня...' и, отступив на шаг, отвернулся, чтобы не видеть, как Рипли склонилась над пустой оболочкой саркофага, словно мать над детским гробиком.
Клеменс ощутил даже некоторое разочарование: ну вот, сейчас она, конечно, разрыдается - обычная женская, бабья реакция. А он уж было думал...
Но рыданий все не было, и врач счел для себя возможным снова бросить взгляд на свою бывшую пациентку. И тут он заметил такое, чего никак не ожидал.
Фигура Рипли была согнута от горя, но уже не горе читалось в ее глазах, а... Что? Кажется, тревога. А может быть, даже не тревога, а готовность к смертельной схватке. И уверенность в том, что этой схватки не избежать.
Клеменс был убежден, что он не ошибается: уж в лицах-то он читать умел. Приходилось ему это делать
