Посижу еще немного и решу, надо вас наказывать или нет.
Но когда дронт Эдвард принял решение, мы были уже далеко от рокового места, где мог бы разыграться последний акт моей одиссеи…
Очевидно, Незнакомая страна была страной круглых холмов. Вокруг нас, насколько мог видеть глаз, простирались их зеленые, поросшие травой шапки. Холмы пересекались длинными низкими стенами, сложенными из булыжника, над которыми, видно, кому-то пришлось немало потрудиться. А вот редкие домишки были большей частью построены из соломы и, по моему мнению, никуда не годились.
— Зачем они понастроили этих стен из булыжника? — удивился Юксаре. — Они что, кого-то там запирают или, наоборот, кого-то не пускают внутрь? И куда, впрочем, все они подевались?
Вокруг царила полная тишина, никаких следов взволнованной толпы, которая, казалось бы, должна нестись со всех ног, чтобы поглядеть на нас, узнать про бурю, восхищаться нами, посочувствовать нам. Я был сильно разочарован и думаю, что и другие разделяли мои чувства. Проходя мимо маленького домишки, который выглядел беднее остальных, мы услыхали, что кто-то играет там на гребенке. Мы постучали четыре раза, но никто не отворил.
— Привет! — крикнул Фредриксон. — Дома есть кто-нибудь?
И тут послышался тоненький голосок:
— Нет, никого нет!
— Странно, — заметил я. — Кто же тогда разговаривает?
— Я, Мюмла, — отвечал голос. — Только вам нужно поскорее уходить, мне не велено никому отпирать дверь, покуда мама не вернется!
— А где твоя мама? — спросил Фредриксон.
— Она на садовом празднике, — ответил огорченно тоненький голосок.
— Почему же ты не пошла с ней? — удивился Шнырек. — Ты что, слишком маленькая?
Мюмла расплакалась:
— У меня болит горло! Мама думает, что у меня дифтерит!
— Открой дверь, — ласково сказал Фредриксон. — Мы заглянем в твое горло, может, это и не дифтерит!
Дверь открылась. Перед нами с красными от слез глазами стояла Мюмла. Шея у нее была повязана шерстяным платком.
— Сейчас поглядим. Скажи «а-а-а»! — велел Фредриксон.
— Мама еще думала, что у меня сыпной тиф или холера, — мрачно пробормотала Мюмла и открыла рот: — А-а-а…
— Никакой сыпи, — сказал Фредриксон. — А горло болит?
— Ужасно, — простонала Мюмла. — Оно у меня срастается, ясно вам? И скоро я не смогу ни есть, ни разговаривать, ни дышать.
— Иди и сейчас же ложись в постель, — ужаснулся Фредриксон. — Мы должны привести твою маму. Сию же минуту!
— Не надо! — воскликнула Мюмла. — На самом-то деле я вас просто обманула. И вовсе я не больна. Меня не взяли на садовый праздник, потому что я вела себя просто невыносимо, даже маме надоела!
— Зачем же ты нас обманула? — спросил ошарашенный Фредриксон.
— Потому что так интереснее! — отвечала маленькая Мюмла и снова заревела. — Мне ужасно скучно!
— Почему бы нам не отвести ее на этот праздник? — предложил Юксаре.
— А если Мюмла-мама рассердится? — возразил я.
— И вовсе не рассердится! — обрадовалась Мюмла. — Мама обожает иностранцев! И к тому же она наверняка забыла, как плохо я себя вела. Она всегда обо всем забывает!
Мюмла размотала шаль и выбежала из дома.
— Поторапливайтесь! — закричала она. — Король наверняка уже давно начал устраивать сюрпризы!
— Король? — воскликнул я, и у меня вдруг засосало под ложечкой. — Ты хочешь сказать: настоящий король?
— Настоящий, — подтвердила Мюмла. — Самый что ни на есть! Самодержец, самый могущественный король на свете! А сегодня — день его рождения, ему исполняется сто лет.
— Он похож на меня? — прошептал я.
— Нисколечко. С какой стати ему походить на тебя? — удивилась Мюмла.
Я пробормотал что-то неопределенное и покраснел. Конечно, я поторопился, высказав такое предположение. Но все-таки… Подумайте, а что, если… Я чувствовал себя королевской особой. Да, да. Во всяком случае я увижу Самодержца, может, даже поговорю с ним!
В королях есть нечто особенное, нечто величественное, возвышенное, недоступное. Вообще-то я не склонен восхищаться кем-либо (разве что Фредриксоном), но королем можно восхищаться, не роняя своего достоинства. И это приятно.
Мюмла тем временем бежала вприпрыжку по холмам, перелезала через каменные стены.
— Послушай-ка, — сказал Юксаре, — для чего вы понастроили эти стены? Вы что, запираете кого- нибудь или запираетесь от кого-то?
— Еще чего, да их просто так понастроили, — отвечала Мюмла. — Подданным королевства нравится строить стены, потому что тогда можно брать с собой еду и устраивать пикники… Мой дядя по материнской линии построил стену в семнадцать километров! Вы бы удивились, если бы познакомились с моим дядей, — весело продолжала она. — Он изучает все буквы и все слова слева направо и наоборот и носится с ними, пока точно не уверится, что хорошенько выучил их. А если слова очень длинные и заковыристые, то он изучает их целыми часами.
— Например, такие, как «гарголозумдонтолг!» — подсказал Юксаре.
— Или «антифилифренсконсумция», — сказал я.
— О-о-о! — воскликнула Мюмла, — возле таких длинных слов ему пришлось бы разбить палатку! По ночам он закутывается в свою длинную рыжую бороду. Одна половина бороды — одеяло, а другая половина — матрац. Днем у него в бороде живут две маленькие белые мышки, им не приходится платить за квартиру, потому что они такие хорошенькие!
— Прошу прощения, — сказал Шнырек, — но мне кажется, что она опять дурачит нас.
— Мои сестры и братья тоже так думают, — хихикнула Мюмла. — Их у меня четырнадцать или пятнадцать, и все они думают то же самое. Я старшая и самая умная. Но вот мы и пришли. Теперь скажите маме, что это вы заманили меня сюда.
— А как она выглядит? — спросил Юксаре.
— Она кругленькая, — отвечала маленькая Мюмла. — У нее все круглое снаружи и, наверное, внутри тоже.
Мы стояли перед высоченной стеной из булыжника, ворота ее были увешаны гирляндами. А наверху висел плакат:
— А что случится? — спросил Клипдасс.
— Что угодно, — ответила Мюмла. — И это самое интересное.
Мы вошли в сад. Он был дикий, заросший, какой-то небрежно буйный.
— Извините, а дикие звери здесь водятся? — спросил Шнырек.
— Гораздо хуже, — прошептала Мюмла. — Пятьдесят процентов гостей бесследно исчезают! Просто
