— Эй, Дорис! Да что случилось? — крикнула Сандра вслед Дорис. Та торопливо обернулась и вдруг увидела, или ей показалось, в глазах Сандры всю ту боль, словно у раненого зверя.
Ей следовало задать кучу вопросов, тогда, на школьном дворе. Но она этого не сделала. И Сандра уехала на Аланд, а Дорис осталась, и ей теперь предстояло выяснить все самой. Она это сделает. Она это сделала.
В конце октября Крысы учинили разгром в Стеклянном доме.
Несколько недель спустя умерла владелица дома. Но тогда Дорис уже была мертва. В первую субботу ноября Дорис взяла пистолет, который так и не отнесла после лета назад в сторожку Риты и Сольвейг, поднялась на скалу Лоре у озера Буле и выстрелила в себя.
В последнее время у Дорис все в жизни шло наперекосяк.
Все эти вопросы, которые требовали ответа и на которые она, не найдя, кому их задать, пыталась ответить сама.
Почему в бассейне не было воды?
У всех нормальных людей в бассейнах есть вода, верно?
С этого можно было начать и продолжать дальше в том же духе, как детектив-близнец, каким она когда-то была:
— Сандра, тот телефонный номер Хайнца-Гурта в Австрии, он никому не принадлежал.
— Я хочу сказать, его вообще не существовало, я знаю, потому что проверяла.
Вопрос о бассейне автоматически вел к другому:
— Лорелей Линдберг? Кто она на самом деле такая?
— Эта история с вертолетом, как все было на самом деле? Это правда?
И тогда начинали приходить на память другие истории. О кольце с рубином размером с ложку, который упал в бассейн и который Лорелей Линдберг велела искать Сандре.
А она этого не сделала.
Лорелей Линдберг сама спустилась в бассейн. Где в это время был Аландец, который был так сердит на Лорелей Линдберг, Аландец со своим ружьем?
А еще — карта Бенку. Дорис Флинкенберг начала подозревать кое-что связанное с этой картой. Что она не так невинна, как выглядит. Что она висит в сарае Бенку как предостережение: «это мне известно», как обращение.
Изображения того, чего не было на самом деле, — так охарактеризовала Никто Херман карты Бенку. «Но изображения как отражения чего-то». Значит, то, что на картах, не обязательно было правдой, не обязательно происходило в действительности.
Ну. Дорис Флинкенберг получила повод сомневаться, что все было именно так. После смерти американки… не осталось никакого изображения. Она лежала там, на дне. Дорис сама ее нашла.
Завернутую в пластиковый плащ. Этот ужасный плащ.
А теперь на карте Бенку было нечто другое. Перед тем как застрелиться, Дорис побывала там и проверила. Она мертва. Мертва.
Была ли это Лорелей Линдберг?
Где она была?
Все это оказалось потом в прощальном письме.
«…Про Хайнца-Гурта это была игра. Такое имечко. Счастливый пилот. Я его тоже нашла. В одном из ее блокнотов. Почти слово в слово. Нашла, когда стала внимательно читать и другие рассказы. Они передо мной сейчас.
Я не знаю, что происходит. Но я не могу больше жить с этим. Да вдобавок еще много чего. Красный плащ, в котором нашли американку. ОН есть на фотографии в тумбочке Аландца. Девочки с мамой. И на маме этот плащ».
Это и еще многое другое написала Дорис в своем последнем письме. Но это было письмо не Сандре.
Сандре она не написала.
Но она приходила к дому на болоте, в последний раз.
Дом был пуст, так он выглядел, она вошла, открыв дверь запасным ключом, как делала всегда прежде. Нужно было лишь знать, где он лежал. И Дорис знала. Это было проще простого.
Она пришла к дому на болоте. Вошла внутрь, украдкой. У нее были с собой ботинки. Она оставила их на краю бассейна.
И вдруг услышала голос за спиной.
— В этом доме вечно кажется, будто бродит кто-то чужой.
И она пошла с Никто Херман по скалам на Втором мысу, в последний раз.
— Как поступить тому, кто носит страшную тайну? — спросила она Никто Херман, они стояли у моря, на веранде лодочного сарая, и смеялись.
— Броситься с ней в море. И утонуть. Страшную тайну трудно носить.
— Я серьезно, — нетерпеливо перебила Дорис.
— Извини. — Никто Херман стала вдруг серьезной, она заметила, что Дорис в беде. — Но я не могу давать абстрактных советов. Я могу лишь повторить за другими:
— Наверное, всем кажется, что есть лишь море и горизонт, — сказала Никто Херман. — Что никакого берега с другой стороны и нет. Что на той стороне ничего не происходит. Но там есть: места, местечки и другие страны. В ясную погоду их можно разглядеть даже отсюда.
— Ну так иди по воде, — сказала Дорис грубо.
— О, фрекен, похоже, окрысилась, — рассмеялась Никто Херман.
Но Дорис не засмеялась.
Она повернулась и пошла назад.
— Извини меня, Дорис, — окликнула ее Никто Херман. — Все это так безнадежно, порой. — И ее мысли остановились на Аландце, он в гневе уехал из дома на болоте после ссоры, которая у них стряслась несколько часов назад. — Вот что я тебе скажу, Дорис Флинкенберг: никогда не становись взрослой. Оставайся такой, как ТЕПЕРЬ, навсегда. Когда вырастешь… придется строить отношения
— Хм, — сказала Дорис Флинкенберг. Она растаяла от этих слов, она так любила Никто Херман, ведь та говорила то, что не сказал бы ни один другой взрослый.
И никакой вины Никто Херман ни в чем нет. Дорис подумала, что, может быть, может быть, она сейчас решится и расскажет Никто Херман, как обстоят дела, и спросит, что той известно.
Но она этого не сделала. Они распрощались. Все было чужое. Она уже тогда приняла решение.
Никогда не становись взрослой, Дорис Флинкенберг.
